Вот и ответ, почему Зен и компания не удивились ни нашему с Ленкой появлению, ни нашему виду, ни тому, что мы говорим на ином языке, ни тому, что нашли в наших рюкзаках. Мы — дикарки, а наши вещи — украденные приблуды какого-нибудь ремесленника или мастера. На том анализ и был закончен.
Сами мы теперь считались собственностью отца Хауна. Лена, как молодая красивая блондинка (блондинки здесь в особом почете (как, впрочем, и у нас)), наверняка уже жила во дворце и, может быть, уже принадлежала этому самому Великому отцу Хауну. А вот меня Шариан не торопился отправлять во дворец…
Чем больше я узнавала об этом мире, тем нервознее становилась. Кирил убеждал меня, что я тоже отправлюсь во дворец к отцу Хауну и стану еще одной его мэзой, как только мое зрение хоть немного улучшится, а волосы, на которые раз в несколько дней наносили вонючие смеси, посветлеют до приемлемого оттенка.
Но волосы мои светлели плохо, а зрение не улучшалось, несмотря на постоянные промывания глаз особыми отварами и питье не менее особых напитков.
Не только моя «слепость» беспокоила Шариана. Когда он узнал, что в мои двадцать три года у меня нет детей, потерял дар речи. Двадцать три года! Нет детей! Я либо бесплодна, либо это кошмарное допущение, потому как у женщины в таком возрасте должно быть не менее троих детей! Какое невероятное пренебрежение своей женской обязанностью!
В Ниэраде репродуктивный период женщины используется очень активно, с наступления первых месячных и до самого климакса. Шариан выпытывал, какой у меня цикл, щупал грудь, живот, спрашивал, когда меня последний раз пользовали (понятий «секс» и тем более «любовь» у них не существует), и очень ждал, когда же появятся признаки того, что моя репродуктивная система работает: ему было нужно либо подтверждения беременности, либо подтверждения ее не наступления.
Кое-какие признаки ждала и я сама, однако «красная армия» не наступала. Неделя задержки, вторая… Я надеялась, что задержка вызвана ухудшением здоровья из-за недавно перенесенной тяжелой простуды или гормональным сбоем, но когда пошла третья неделя задержки, надежды уступили место тихой панике.
Я сама теперь постоянно щупала грудь, проверяя ее чувствительность, прислушивалась к организму, но обычных признаков беременности не было: ни болей в животе, ни расстройства кишечника, ни токсикоза, да и в весе я не прибавляла, наоборот, худела.
Но какое еще может быть объяснение? Либо я беременная, либо у меня проблемы по женской части; и первое, и второе нежелательно. Только вот мои желания и планы никого здесь не интересует, и в нынешних реалиях мне надо надеяться на беременность: лучше я стану мэзой-инкубатором, чем вещью-декоративкой.
Холодные ветра осени становились день ото дня все более пронизывающими и забирались даже в изолированный дворик, где мне позволялось гулять.
— Вернемся в комнату, Ирина, — попросил замерзающий Кирил: его нос покраснел, глаза слезились, а короткие седые волосы были взлохмачены ветерком.
Я покачала головой. Это ему хорошо, он в любой момент может выйти на площадь, прогуляться, почувствовать себя более-менее свободным, тогда как мне на прогулку лишь час в день отведен, а все остальное время я вынуждена сидеть в опостылевшей комнате и умирать от неопределенности.
Шариан никак не мог принять насчет меня решение, и я это чувствовала. Все, чего я теперь хотела — это оказаться во дворце и увидеть Лену, единственную ниточку, связывающую с домом. Да и ей, наверное, тоже очень хочется меня увидеть.
— Кирил… — тихо спросила я, царапая ногтем каменную кладку. — Я буду декоративкой?
— Нет-нет! — горячо запротестовал учитель, и даже руками замахал, но за этой горячностью я услышала неуверенность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Так, значит, я не зря боюсь! Голова закружилась, и мне пришлось опереться руками и лбом о холодную стену.
— Тебе плохо? Позвать хозяина?
— Да пошел он, этот хозяин, — злобно, на русском ответила я.
Меня не тошнило, но я ощущала слабость, и во рту еще стоял горький вкус отваров, которыми меня поили, да раздражал резкий запах, шедший от волос, которые посветлели уже на два тона после всех манипуляций. Живот не болел, но порой сжимался в спазмах, и кто знает, признак ли это беременности или следствие нервотрепки.
— Ирина, скажи, что тебя беспокоит? — мягко спросил Кирил.
Его забота и участие обычно меня не раздражали; я понимала, что он ластится ко мне, чтобы больше узнать и потом рассказать Шариану. Он сам человек подневольный, что скажут, то и сделает. Но в этот раз его слова подействовали на меня, как красная тряпка на быка. Резко развернувшись, я выпалила:
— Что меня беспокоит?! Я не знаю, как попала в ваш проклятый Ниэрад! Меня похитили и держат, как собаку комнатную, и все никак не могут решить — гожусь я для случки с Великим хреном Хауном, или нет! Я ни черта не вижу без очков; беременна, мне страшно представить роды в этом вашем отсталом мире; но хуже всего то, что мои родные понятия не имеют, где я, что со мной, жива ли я… А ты спрашиваешь, что меня беспокоит?
Распалившись, я ударила кулаком по каменной стене, и рука от боли сразу же онемела; кожа лопнула на костяшках. Побежал по грубой каменной кладке тонкий и яркий, будто нарисованный, ручеек крови.
Кирил ахнул. Я же, сморгнув выступившие от боли слезы, уставилась на свой сжатый поврежденный кулак. Чувствительность возвратилась, импульсы боли становились все ярче. Меня снова повело в сторону; я сегодня особенно слабая и особенно раздражительная.
— Сюда, сюда! — позвал Кирил. — Мэза поранилась!
— Мэза ли? — горько переспросила я.
— Не бойся, — сказал учитель и осторожно взял меня за руки; кулак я так и не разжала. Его руки были теплыми, как и его тон. — Если ты беременна, не станешь декоративкой.
— Я беременна.
— Хорошо, если так. Но если нет… У тебя есть таланты?
— Таланты?
— Не все женщины Хауна от него рожают. Некоторые его мэзы бесплодны, он ценит их за таланты и красоту. Это декоративки, но на особом положении.
У Хауна есть декоративки… Хорошо. Значит, у меня есть шанс попасть во дворец, к Лене, и более-менее нормально устроиться в этом мире. Идеально было бы, конечно, сбежать в Мэзаву, но этот путь пока для меня недоступен, ведь я слишком мало знаю о географии этого мира и слишком плохо вижу. Есть и еще один выход: вернуться в лес, где мы оказались сразу после перемещения. Может, это зона аномальна в обоих мирах, и есть возможность вернуться домой. Но и это мне пока недоступно.
— Ирина?
— Таланты есть, — ответила я, вынырнув из задумчивости.
— Какие?
— Я хорошо рисую.
— Славно! Молодая красивая рисовальщица непременно заинтересует отца. Только ты должна быть еще и покладистой, Ирина. Нельзя смотреть мужчине в глаза. Нельзя касаться его без разрешения. Нельзя говорить с ним, пока он сам не начнет.
— Но с тобой же я говорю.
— Так я не мужчина, а мэнчи, — укоризненно протянул он.
Я усмехнулась; из головы снова вылетела любопытная особенность этого мира. Только Великие отцы и те, у кого статус «ни-ов», могут называть себя мужчинами в полном смысле этого слова, все прочие люди мужского пола — «мэнчи». Грубо говоря, мэнчи — это существа с мужскими причиндалами, но без права их использовать, такие же жалкие и подчиненные, как декоративки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты злишь Шариана. Не надо. Подчиняйся ему во всем, кивай, улыбайся, и он отведет тебя во дворец. У тебя цепкий ум и хорошая память, но надо быть еще и хитрой. Тогда ты устроишься лучше, чем другие мэзы.
Приглушенный циничный смех заставил нас с Кирилом обернуться.
Зен.
Удивительно, как бесшумно он умудряется передвигаться при своих-то габаритах! Вблизи мне его лицо было хорошо видно, и я не замедлила с вызовом посмотреть в его желтые глаза, игнорируя совет Кирила. Хотя… Зен тоже не мужчина, он — мэнчи, а значит не выше меня по положению. Насколько я знаю, он промышляет охотой и заодно ловит дикарей, следующих в Мэзаву. Мелкая сошка; из выдающегося в нем только мускулы.