— Но ты молчала все эти годы. Скрывала что-то. Сама посуди, что я подумать мог? Зачем было создавать такую ненормальную обстановку?!
— О, причин много! Ну, во-первых, Карташов не велел.
— А во-вторых?
— Я ждала, что ты спросишь сам… что ты увидишь: мне очень плохо. Что ты поймешь и пожалеешь… Но чуда не произошло!
— И ты наконец-то решилась рассказать обо всем?
— Да ничего я не решала! — Я бегло взглянула на мужа. — Так, к слову пришлось.
Я принялась мыть чашку. Потом включила чайник. Надо все-таки немного перекусить.
— Знаешь что, Лиз. — После долгой паузы муж заговорил странным, несвойственным ему пришибленным тоном. — Знаешь что? Давай обсудим все завтра.
— Завтра я еду по заданию. Надеюсь, ты понимаешь: об этом не стоит болтать!
— Не волнуйся. Никто ни о чем не узнает. Я буду помалкивать… Но нам с тобой вообще нужно поговорить…
— Что касается Лены, можешь не беспокоиться. Она разумная девочка. Безрассудство — не ее стиль. Но я, конечно, разберусь, кому принадлежит этот голос.
Я налила себе свежий чай, на этот раз предусмотрительно бросив в небольшую чайную чашку целых три куска сахара, положила печенье на блюдце и ушла в свою комнату.
Мне надо было подумать еще и потому, что завтра предстоял очередной живописный сеанс. Сейчас я должна на что-то решаться или уже внутренне подготовиться к тому, что Карташов приведет в исполнение свои угрозы. А развитие событий по такому сценарию весьма вероятно. И дело тут не только в том, что у меня не хватит ловкости и наглости разрушить семью Гриши. Есть еще одно обстоятельство — Аретов.
Он самый, Александр Васильевич. Главный художник и свободный человек… Первое, что я узнала о нем, — свободный. Я поняла это в первый же день, сидя в машине. И почему-то была потрясена. Хотя что здесь такого?! Толпы свободных людей ходят по улицам — и ничего. Но то, что Аретов — свободный… было в этом для меня что-то особенное. Тогда в машине я так разволновалась, что начала болтать какую-то несусветную чушь. Он неожиданно тему поддержал и вдруг ни с того ни с сего заговорил о свободе. Позже признался: это его сокровенные мысли… Одно дело быть свободным художником и совсем другое — главным. Главный — это должность. Неплохо оплачиваемая, но от свободы навсегда отсекающая. Главный художник «Мебель-эксклюзив» — это «чего изволите».
Потом он сам удивлялся, что заговорил об этом со мной. Но тогда мне было приятно. Мне нравилось его слушать. Мне нравились его мысли и то, что он делится ими со мной. Мне нравился его район, его квартира, мебель, посуда… Мне нравилась его машина и манера чуть заикаться в начале предложения. Мне нравился его смех. И то, что он всегда внимательно меня слушал. И та радость, с которой он встречал меня у подъезда. Мне нравилось сидеть с ним рядом в машине и подниматься на лифте… Словом, в нем мне нравилось все. А еще я наверняка знала, остро чувствовала, что тоже нравлюсь ему. И то, что он не делал никаких шагов к сближению, ничего не предпринимал… было в этом что-то трогательное, подкупающее. Как будто он так хорошо меня понял, посмотрел на мир моими глазами, осознал: мне не до чего — и смирился с этим моим состоянием. Но смирился легко, непринужденно… будто так и надо.
По опыту, из книг и фильмов, по примеру подруг и знакомых я знала: мужчина от женщины всегда чего-нибудь требует. Аретову не нужно от меня ничего. Но это-то и привлекает. Это и есть та, главная причина, по которой я не могу отказаться от сеансов в его квартире. Портрет — единственное звено, связывающее нас. И без того осталось недолго. Две-три встречи. А потом — все. И нет у меня сил добровольно лишиться этих встреч!
Я была уверена, что никакого продолжения у нас с ним не будет. Но может, и не надо продолжения. Потом я хладнокровно скажу Карташову:
— Делайте что хотите!
Лена! Поступив так, я кину собственного ребенка. Но здесь нет моей вины… А о ней могут позаботиться свекровь и Наталья. С Вадимом у них не было детей, а больше Лешкина сестра замуж не выходила. Работает она с ценными бумагами, обеспечена прекрасно и Лену любит, как родную дочь… Нет, надо только иметь мужество. И тогда — выход найден!..
Он позвонил на следующий день, как обычно в двенадцать. Я не сразу услышала звонок — на плите шипели куриные грудки.
Выйдя утром на кухню, я обнаружила на столе несколько купюр и Лешкину записку с просьбой приготовить чего-нибудь вкусненькое. За вкусненьким я поехала в «Копейку», где кроме куриных грудок купила сыр, ветчину, паштет, апельсины и пирожные. А еще — журнал «Лиза».
В журнале вместе с житейской историей и рекомендациями по праздничному макияжу был рецепт приготовления куриных грудок: «…Вам понадобятся сыр, сливочное масло, консервированные персики, зеленый салат…»
Опять пришлось идти в магазин: за персиками и салатом.
Но наконец, все было закуплено, грудки уложены на сковородку, сыр натерт на крупной терке, а персики нарезаны красивыми полукружьями.
Наверное, Лешка решил устроить праздник специально для Елены. Действовать в противовес обладателю взрослого мужского голоса. Пусть дочка выбирает, с кем ей лучше… И тут до моего слуха донесся телефонный звонок.
— Лиза, как сегодня?
— Сегодня как обычно.
— Может, пораньше? Сегодня — праздничный день!
— Давай пораньше, — согласилась я.
Мы уже давно, буквально со второго раза были на «ты».
— Тогда в пять.
— Хорошо.
Вернулась из школы Лена. Принесла дневник с оценками. Расстроилась: четверка по химии.
— Далась тебе эта химия?! — возмутилась я. — Пять, четыре — какая разница?
— Обидно! У меня четверок и пятерок одинаково. Последняя контрольная — на четыре. Я еще ответить хотела, а химоза — нет, и все!
— Ладно, химоза-химоза! Расскажи лучше, кто тебе звонил вчера.
— Кто?
— Ну, взрослый мужской голос. Поздно вечером…
— Поздно вечером?.. Так Настин брат… У них родители на прием в посольство идут, а они у себя прием устраивают.
— Пойдешь?
— А ты имеешь что-то против?
— Да нет… Просто папа тоже собирался попраздновать… Я тут приготовила кое-что.
— Вдвоем попразднуете, — засмеялась Ленка, и я не смогла понять, это искренний, добрый или саркастический смех.
— Я тоже не могу… Дела.
— Ради праздника дела можно отложить! — авторитетно заявила дочь и скрылась в своей комнате.
Через несколько минут она вернулась в темно-зеленом вечернем платье. Верх — декольтированный, бархатный и пышная длинная юбка из какого-то суперсовременного синтетического материала. Лена выглядела гораздо старше своих четырнадцати, и вообще это была не моя дочь, а незнакомая взрослая девушка, таинственная, загадочная.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});