— Ну и как? — выдержав паузу, спросила она.
— Потрясающе!
— Вот и я думаю, — согласилась Елена. — Меня просто не поймут. Пойду уж лучше в джинсах.
— Где ты взяла такое платье?
— Наташа подарила. Я ведь к ним ездила в прошлое воскресенье. А ты и не в курсах… со своими делами.
— Ладно, — вздохнула я. — И кстати, у меня тоже есть для тебя подарок. Вот. — Я протянула дочке карташовскую бумажку.
— Ух ты! — Ленка похрустела купюрой. — Спасибо, мам. Хороший подарок. И главное, знаешь что?.. Он резко меняет дело.
— Какое? — не поняла я.
— Насть! — уже кричала дочь в трубку, не обращая на меня внимания. — А у меня тут денежки завелись!.. Откуда-откуда… Мама дала. Так что пошли… Ой, да не буду я краситься… Ну, ресницы накрасить — две минуты… Все давай у «Рамстора» через полчаса.
— Ты там не напивайся особо. — Я усмехнулась. — А кого еще пригласили?
Выходило, что народу придет очень много. Две Ленкины одноклассницы, мальчишки из группы Настиного брата Макса, их сосед по подъезду Коля и его девушка…
— Все, мам! Бегу, уже опаздываю! — Ленка накинула куртку поверх тонкого белого свитера, провела по губам бледной перламутровой помадой.
— Лена! До одиннадцати, — фальшиво-строго крикнула я.
Мне тоже нужно было собираться. Стрелки часов приближались к четырем.
Я привела волосы в состояние художественного беспорядка, нанесла нехитрый макияж. Сильно накрашенное лицо немыслимо на парсуне. На первый сеанс я пришла почти без косметики, и Гришка это одобрил, объяснил: из сеанса в сеанс нужно выглядеть одинаково. Поэтому та же бархатная юбка, тот же вьетнамский джемпер… Несмотря на то что календарная зима в разгаре, снег на улице стаял, а сегодня с утра поливает дождь. Обувь для такой погоды у меня более или менее подходящая, зато из верхней одежды — только норковый полушубок. Ничего, добегу как-нибудь до машины.
У лифта стояла соседка из квартиры напротив. В ее глазах засветился неподдельный живой интерес.
— Здравствуйте, Лиза. Вас и не узнать!..
— Да. — Я вдруг ощутила себя на пределе. Попади ты, толстая тетка, в такую ситуацию, можно ли было бы узнать тебя? — Такие вот метаморфозы!
— Что? — переспросила она.
— Чудесные превращения!!! — рявкнула я в ответ.
В лифте соседка обиженно отворачивается, зато у подъезда внимательно наблюдает за мной: я направляюсь прямиком к серебристому джипу. Ага! Информация к размышлению!.. Потом, когда все произойдет, тетка будет рассказывать на скамейке, что я была невоспитанной, грубой и ездила на шикарных машинах.
— Что с тобой? — комически-испуганно спросил Аретов.
Я невольно засмеялась:
— Ничего. Все в порядке.
— Поехали в Альпы, — трогаясь с места, почти утвердительно проговорил он.
— С сегодняшнего дня так Бутово называется?
— Нет, кроме шуток.
Но я заметила, что он в хорошем настроении, и догадалась: шутит.
— А что мы там будем делать?
— Не знаю. Придумаем что-нибудь. Шампанского выпьем. На лыжах покатаемся.
— Ладно, — согласилась я. — Когда ехать, сейчас?..
— Ну почему же сейчас? Сейчас — мы к Гришке.
Джип, вырулив из арки моего дома, молнией пролетел по улице, свернул на третье кольцо и скоро выехал на Варшавку. Шоссе было буквально забито автомобилями. Счастливчики пробивались на тротуар и нагло неслись навстречу пешеходам. Но нам не повезло: стиснутые машинами со всех сторон, мы преодолевали дорогу маленькими порциями, между которыми подолгу стояли.
— Сегодня запустили в производство вашу гостиную, — сообщил Аретов. — После праздников будет готова. Там твою парсуну повесим…
— Повесим, — согласилась я, хотя, что за гостиная, не знала ни сном ни духом. — Нам ведь недолго осталось работать…
— Недолго… Закончите портрет после праздников.
Да! После праздников начнутся будни! Объяснения с Карташовым… Сперва он не поверит, что я решила взбунтоваться. Будет уговаривать, может, даже денег предложит. Потом — поймет, пустит в ход свои материалы… Со вчерашнего дня я поняла, что это неизбежно, и исподволь стала приучать себя к таким мыслям… А Аретова я больше никогда не увижу! Украдкой я посмотрела на него: каким дорогим, близким он мне показался вдруг! В конце концов окажется, что лучшие минуты моей жизни прошли в машине, в пробке на Варшавском шоссе. На окраине ада, как я пошутила когда-то.
Тут раздался телефонный звонок.
Я поняла: звонит Гришка. Что-то там у него не клеится, не сходится. Короче, на сегодня сеанс отменен.
— Что будем делать? — поинтересовался Аретов, отключившись.
— А что?
— Такими темпами, — он взглянул на часы, — минут через десять мы доедем до МКАД… Тебя домой отвезти?
Я молчала. Неужели даже на такую скромную радость, как вечер в обществе Аретова, я рассчитывать не могу… И он тоже хорош: домой хочет везти, а обещал — в Альпы!
— Отвези домой.
— Расстроилась?
— Конечно, протаскались без толку целый вечер!
— А знаешь что? На МКАД сейчас тоже, наверное, пробки. Поедем ко мне. Немного отметим праздник… Как ты думаешь?
— Не знаю.
— Значит, поедем.
Все в этом мире имеет конец и начало. Наступил момент — мы пересекли МКАД и через несколько минут были уже в Сашиной квартире. Я привычно прошла в комнату и села в кресло напротив мольберта. За мной вошел Саша. Он остановился у мольберта, собираясь что-то сказать, уже улыбнулся и вдруг замер.
— Что? — прошептала я. — Что с тобой?!
Аретов не ответил, лишь быстро посмотрел на меня прищурившись, как щурился иногда Гришка, когда писал портрет. Я поднялась. Теперь он глядел не отрываясь, точно на диво, которое вдруг явилось ему. Мне стало неловко.
— Саша, — окликнула я его. — Что ты, Саша?
Он все смотрел на меня долгим, каким-то мучительно-вдохновенным взглядом. Никогда я не видела таких глаз. Ни у кого.
Я подошла и тоже взглянула на парсуну. Точнее — на себя.
Из коричнево-золотистого мрака появлялась, скорее являлась женская фигура в глухом черном платье. В нежной узкой руке она несла впереди себя белую грустно склоненную орхидею. Ее лицо лишь только выступало из золотистого сумрака и было печально, точно от цветка наполняясь бледностью и грустью.
Мы еще долго разглядывали портрет. И пока разглядывали… казалось, даже воздух в комнате изменился.
Он увидел! Он сумел передать!.. И тьму, в которой я жила последние годы, но которую тщательно скрывала ото всех. И черное, глухое, почти монашеское платье — мое безграничное одиночество, иллюзией семьи скрытое от посторонних глаз. Смеясь и балагуря, Гриша каким-то чудом почувствовал все это, а теперь, глядя на портрет, ощутил и Аретов. Я догадалась, почему он молчит. Не знает, как говорить со мной после сделанных открытий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});