Гарин встрепенулся, но Брежнев угомонил его мановением руки.
— Знаю, знаю — это всё Иван Скоков! — лицо генерального секретаря растянуло добродушной улыбкой. — Ну, по мне, так это лишь большой плюс к вашей характеристике. Вы не гонитесь за славой, а наоборот, щедро делитесь ею с товарищами ради общего успеха. А это чуть ли не главное для… К-хм… Миша, а не возьметесь ли за ваши НТТМ во всесоюзном масштабе?
— Неожиданно как-то, Леонид Ильич, — с легкой запинкой выговорил Михаил, и генсек не сдержал мелкого торжества — растерялся товарищ Гарин!
— А в жизни всегда так! — посмеялся хозяин кабинета. — Она, чертовка, полна неожиданностей! Я все-все понимаю, Миша, и про учебу, и про цейтнот… Но вы ведь в любом случае продолжите ваши штудии в Центре НТТМ на Вернадского? Будете продвигать идеи, воплощать их «в железе»… А мы вам предлагаем то же самое, но на высшем уровне, так сказать, и с хорошим бюджетом!
— Да я не отбрыкиваюсь, Леонид Ильич, — улыбнулся Гарин, — и не капризничаю. Мне просто нужна хоть какая-то свобода рук. А то обсядут НТТМ всякие чинуши, заорганизуют важное и нужное дело. То есть, кадровую проблему я должен решать сам, а не по звонку сверху.
— Принимается, — величественно кивнул Брежнев.
— И чтобы не было гонки за массовостью! — приободрился Михаил. — Творцы — явления штучные. Собрать их, организовать материализацию замыслов трудно, конечно, зато толк будет.
— Принимается, товарищ Гарин! — расплылся генеральный. — Но у нас с Михаилом Андреичем тоже есть условие… Ждем вашего заявления о принятии в КПСС! Без партбилета, сами понимаете…
Михаил серьезно кивнул.
— Напишу.
Генсек молча пожал ему руку, и Гарин откланялся. Едва за ним закрылась дверь, как Андропов тонко улыбнулся, словно демонстрируя понимание.
— Привязываете норовистого покрепче, Леонид Ильич?
— Мне так спокойнее… — заворчал Брежнев. — Ну, как там чистка идет? Расстрельные списки принес? Хе-хе…
— Действуем по плану, Леонид Ильич, — построжел председатель КГБ. — Прошу разрешения взять в оперативную разработку Соломенцева, Капитонова, Боголюбова и Русакова.
— Бери, Юра, бери, — негромко ответил генеральный секретарь, зябко потирая ладони. — Чистка, она от слова «чистота»!
Тот же день, позже
Бразилия, река Гуапоре
Аидже склонился над девочкой, замурзанной и тощей. Годика три ей, не больше. Загорелое тельце пласталось на драной циновке, изредка вздрагивая, а большие глаза, полные страдания, таращились в последнем, гаснущем усилии.
Лес напускал крикливые голоса птиц и обезьян, по всей деревне перекатывался гомон и заунывные звуки «гуделок», и целитель скорее угадывал, чем слышал сиплое дыхание маленькой девочки.
Индианка в рваном платье не удержалась, взялась причитать, хоть и шепотом, и Аидже метнул недобрый взгляд на нее. Женщина испуганно закрыла рот обеими ладонями.
«Так-то лучше…»
Целитель опустился на колени, подтянув шорты, рубленые из старых, застиранных джинсов, и возложил руки на ребенка. Уняв боль, он наслал на девочку сон, а затем прошелся растопыренной пятерней от тонкой шейки до впалого живота.
Аидже успокоено кивнул — его ароэ майво, великий дух рода, смилостивился и наделил дитя здоровьем. Переведя взгляд на мать, трясущуюся, будто в ознобе, целитель сказал отрывисто и резко, почти грубо:
— Варить рыбу в горшке. Два дня поить дочь отваром. Всё.
Женщина, пища от счастья, бросилась вон и притащила щедрую плату — упитанного розового поросенка, чей негодующий визг буквально сверлил череп. Поморщившись, Аидже отвел материнские руки, едва удерживавшие брыкающегося свина.
— Ешь сама, корми дочь.
Накинув высохшую, просоленную футболку с линялыми рокерами, он покинул деревню. За крошечными огородиками, будто за нейтральной полосой, вздыбилась сельва — душные, жужжащие, орущие, всепожирающие дебри.
Аидже держался малозаметной тропинки, не глядя на живность — гадкие многоножки и мохнатые пауки мигом порскнули в кусты, освобождая путь, и даже рой гнусной мошки прянул вон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Чуют, кто идет!», — наметил он скупую улыбку.
Различив в хоре звуков леса гортанное похрюкивание пекари, целитель сбавил шаг, и замер. На мысленный призыв откликнулся мохнатый кабанчик — выбежав из зарослей, пекари словно сдулся, покорно падая на спину.
Аидже пощупал его — жирненький — и вынул нож-боуи. Заколов дикую свинку, чтобы не мучалась, он отхватил оба окорочка и направился к реке, голубевшей в прогалах между деревьев — в этих местах Гуапоре несла еще прозрачные воды, а вот ниже по течению они обретали цвет кофе с молоком.
«А это еще кто?»
У мостков из жердей покачивалась большая пирога с новеньким мотором «Ямаха», а рядом сидел, опустившись на корточки, белый мужчина в поношенной военной форме без погон и шевронов. Его загорелое лицо опухло от укусов, но в прозрачных глазах горел яростный синий огонь. Уперев руки в колени, он встал, изображая дружелюбие.
— Здравствуй, Аидже, — в голосе белого звучала вынужденная почтительность. — В моих жилах течет толика индейской крови, и…
— Потому ты и жив до сих пор, — равнодушно перебил его целитель. Завернув мясо в мешковину, он омыл руки, щелкая по носу не в меру резвым пираньям. — Чего тебе?
— Меня зовут Рикардо, и я…
— Твое имя — Ричард, и тебя послали говорить со мной, — нетерпеливо сказал Аидже. — Зачем?
— А ты… вы не подбросите меня до Пайтити? — вкрадчиво выговорил белый. — Путь долог…
— Залезай.
Ричард подхватил рюкзак, и забрался в лодку, вздрагивая в ловле равновесия.
«Бывалый, — оценил его целитель, — но чужак».
Подтолкнув свое суденышко, он ловко запрыгнул, шлепая босыми ногами по узкому днищу и устраиваясь на корме.
— Говори.
Незваный попутчик пристально глянул на него, веселя Аидже. Надо же — эта бледная личинка жаждет убить «краснокожего»! Глупец. Все белые — глупцы, даже их бог.
— Ты из племени бороро? — вытолкнул Ричард пережатым горлом.
— Мать. Она дочь шамана. А отец — такой же, как ты. Пришелец и проходимец.
Бледнолицый хохотнул, и сжал губы, задавливая смех.
— А ты знаешь, что есть на свете белый человек, подобный тебе? Но только он сильнее тебя.
— Все белые врут, — парировал целитель.
— Не-ет! — глумливо усмехнулся Ричард. — Тот человек знает будущее…
— Почему же я не знаю его самого? — скривил губы Аидже.
— Он далеко, очень далеко… Да и с чего ты взял, что интересен ему? — насмешливо сощурился белый. — Разве ты замечаешь каймана на отмели? Или броненосца, роющего нору?
Целитель отложил весло.
— Будем говорить в Пайтити, — выдавил он, опуская тяжелый лодочный мотор.
«Ямаха» взревела, оглашая механическим рыком оба берега, и пирога понеслась по глади вод, задирая острый нос.
Вечер того же дня
Зеленоград, аллея Лесные Пруды
— Ты не спишь? — зашуршала одеялом Рита.
— Не-а, — вытолкнул я, наблюдая, как колышется тюль на сквозняке. Через открытую форточку доносились еле слышные шумы с далекой Сосновой аллеи, и смутные голоса загулявших соседей.
Поворочавшись, девушка навалилась на меня в своей великолепной манере, и мои руки тут же притиснули теплое, гладкое и шелковистое.
— Всё думаешь об этом… повышении? — вымолвили Ритины губы. — М-м?
— Угу… — дрогнул я улыбкой, запуская пальцы в девичьи волосы.
Рита умиротворенно вздохнула, укладывая голову мне на грудь, и водя ладошкой по моему плечу.
— Хочешь на заочное перейти? — пробормотала она.
— Да наверное… Иначе не продохнуть. Не ночью же толкать прогресс!
— Не-е! Не-е… Ночью спать надо, — девушка хихикнула, елозя бедрами.
— Поспишь тут с некоторыми… — пробурчал я, благодушествуя, и мой рот тут же запечатали сухие горячие губки.
Стиснув пищавшую Риту, я перевернул ее на спину, с приятностью ощущая, как вздрагивает подо мной сильный животик, напрягаясь, и податливо опадает, а девичьи коленки сжимают мои бока.