— Ты скотина, Бро… — шепчет она. — Ненавижу тебя… Пусть бы лучше он тебя убил… Всех вас перестрелял и порезал на куски… Суки…
Кое как мы поднимаемся и идём в сторону подъезда. Наверняка, хоть и не слишком громкая, войнушка, привлекла внимание моих соседей-композиторов. Заходим домой, захлопываем дверь и она сползает по этой двери, усаживаясь на полу и обхватывая колени.
— Айгюль…
Вместо ответа она утыкается в колени лицом и мотает головой… Я иду на кухню и включаю чайник. Заварю мяту. Или ромашку? Ладно, и то, и другое. Достаю Наташкины травы и насыпаю из жестянок прямо в белый фарфоровый чайничек.
— Айгуль, иди ко мне, я на кухне, — кричу я. — Чай!
Свистит чайник и я заливаю травы кипятком. Сразу распространяется аромат. Выхожу в коридор и иду в прихожую. Она так и сидит у двери.
— Пошли, я тебя чаем напою.
Не отвечает. Подождав немного, я наливаю в большую кружку чаю и несу в прихожую.
— Держи. Попей… Осторожно только, он горячий.
Она протягивает обе руки и молча берёт чашку, но тут же опускает на пол. Горячо.
— Послушай… — начинаю я, не представляя, что вообще можно сказать в такой жуткой ситуации.
Я убил её возлюбленного… Пусть не сам на спусковой крючок жал, но участвовал и более того, всё спланировал. Дерьмо… Мне это совсем не нравится…
— Пойдём на кухню… там мёд, печенье, сушки…
Она молча качает головой.
— Послушай… — предпринимаю я вторую попытку и сажусь на пол напротив. — Для меня это такое же горе… Ну, не такое же, конечно, но тоже горе. Я к Джемо…
— Не произноси его имени! — свирепо восклицает она.
— Да, хорошо… Я к… нему очень хорошо относился, по-братски…
— Заткнись, Бро… — говорит она уже без агрессии, и на щеках её снова появляются слёзы.
— Но ничего нельзя было сделать… Понимаешь? Ничего… Он… он заманил нас в ловушку. Сам, не кто-то другой, а он. Заманил, чтобы расстрелять…
— Жалко, что не расстрелял, — порывисто не то вздыхает, не то всхлипывает Айгюль.
Мы сидим и молчим… Она маленькими глотками пьёт чай. Выпив всё, она поднимается и протягивает мне пустую чашку.
— Где туалет?
Я её провожаю, а сам иду на кухню. Через пару минут приходит и она. Садится за стол. Я наливаю ей ещё чая и ставлю вазочку с сушками и печеньем.
— Где Наталья? — спрашивает Айгюль.
— К отцу уехала, — отвечаю я.
Она кивает.
— Подлая жизнь у нас. Дикая и подлая. В ней нельзя любить, можно только ненавидеть и страдать. Вот тебе мой пример, Бро…
Она замолкает и качает головой, но помолчав продолжает:
— Мы как дикие звери. Наверное, поэтому ворам нельзя семью заводить? Хуже волков, да? Ты не из них, но и тебе не надо. Отправил Наташку к отцу, пусть там и остаётся, чтобы не выть, как я сейчас. У нас вообще-то не так было, как у тебя, о свадьбе и не думали и то… хоть в петлю лезь, веришь?..
Блин… Верю! Мне и самому сейчас хреново. Было нормально более-менее, но ты мне разбередила душу.
— Видишь как… — вздыхает Айгюль и отпивает чай. — Пёс пожирает пса… Если бы не я сейчас по земле каталась, то Наташка твоя… Сегодня ей повезло, но надолго ли это везенье? Я сейчас, она потом. Умри ты сегодня, а я завтра… Это ведь дело времени, понимаешь? Дура я, надо было его бросить. Или ему — меня… Давно уже. Расставаться надо без причины и на полном благополучии, сразу, как начинаешь привязываться, запомни. В любом случае, это лучше, чем потом выть у гроба и носить гвоздички на могилку. Привязываться нельзя…
Она закрывает глаза.
— Айгюль… — говорю я и прикасаюсь к её руке.
Она мотает головой и одёргивает руку.
— Не надо, Егор, всё я понимаю, да только от этого не легче.
— Как там Рекс? — пытаюсь отвлечь её я.
— Нормально. В Ташкенте уже… Ладно, пошла я…
— Я скажу парням, чтоб тебя отвезли.
— На чём? — хмыкает она. — На оленях? Машину я тебе раскурочила, а если и нет, то первый же гаишник её остановит.
— Да парни уж подменную получили, наверное, — возражаю я. — Сейчас узнаю.
— Не надо, я хочу пешком пройтись.
— Ну, ладно, я тогда с тобой пройдусь. Провожу.
— Нет, я сказала. Одна пойду. Может, убью кого-нибудь по пути, и мне полегчает…
Она встаёт и не оглядываясь идёт к двери.
Мне везёт. Первый ряд оказывается пустым и юная хорошенькая стюардесса разрешает нам с парнями пересесть.
Здравствуй, здравствуй, здравствуй, стюардесса,
Мой небесный друг…
Вчера позвонил Платоныч и сказал, что нужно срочно прибыть в институт, иначе отчислят, а этого совсем бы не хотелось. Учиться без посещения занятий очень удобно, вряд ли я ещё где-то так красиво пристроюсь. Дядя Юра сам постоянно учит что-то для своей академии, да и я, как бы, не против учёбы, но времени нет совсем.
Новицкая ругалась, конечно, но всё честно, всё по КЗоТу. Пришлось ей меня отпускать на сессию. В сердцах надавала мне кучу мелких заданий. Надо будет сразу в горком заскочить, Куренковой папку передать, да и с товарищем Ефимом заодно поболтать.
А ещё бы съездить посмотреть на Егора Доброва. По родителям соскучился. Бросить бы всё вот это, все заморочки, грандиозные планы и сердечные раны. Сдаться к херам, упасть на лопатки и задёргать ручками и ножками…
Бросить и вернуться к самому началу, превратиться в себя восьмилетнего… Хотя… не знаю, вообще-то… Снова становиться ребёнком, пожалуй, не очень хочется. Нет, в класс девятый ещё куда ни шло, но всю школу от начала до конца… Наверное, нет…
И, опять же… если сейчас начать менять жизнь Егора Доброва, он ведь может не кинуться под маршрутку и что тогда случится со мной? Через сорок три года я рассеюсь, как облачко?
Я вытаскиваю из сумки папку с бумагами, жёлто-оранжевую ручку «Bic» с синим колпачком и лист бумаги. Ух-ты, заявление вступающего в ВЛКСМ. Ну, ладно, сгодится. Кладу лист на папку и начинаю набрасывать схему.
Вот жил-был маленький Егор Добров и с какого-то хрена встретил в своём дворе Егора Брагина. Это точка А1. И Егор Брагин защитил его от хулигана и вбил в голову ребёнка желание стать ментом. В этой точке одному семь, другому семнадцать, разница десять лет…
Через сорок три года приходим в точку В1. Мент Егор Добров погибает под колёсами транспортного средства. И жизнь была не фонтан и смерть глупая… Что происходит дальше? Жизнь обрывается, но разум и бессмертная душа переходят в точку А2… в которой обрывается жизнь Егора Брагина… В некотором смысле. Тело его сохраняется, а дух отлетает. Зато дух Доброва тут же вселяется в свободное тело…
![]()
Почему, интересно, разница между точками составляет сорок три года? А что было у Доброва в сорок три? Да, вроде, ничего необычного… Вроде даже и не отмечал, и не вспомню сейчас… Дочке исполнилось семнадцать…
Да, это я хорошо помню… Она, как раз, свою днюху отмечала. Зависла с друзьями и подружками в кафешке. Они там выпили на радостях, а потом кто-то припёр травы и они ещё и обкурились. К ним прицепились взрослые мужики, хотя, кто к кому прицепился уже не выяснить. Мальчишек отделали, а девчонок уже начали грузить по тачкам, когда я подъехал. Как такое забудешь… Отлично повеселились. На всю жизнь запомнил. Но и мужики эти тоже запомнили, это я точно знаю.
Но это Дашка… а со мной, что со мной-то было в сорок три? Я делаю отметку на схеме. Сорок три года… Добавляю пунктирную линию на этой отметке. Не знаю… Ничего… А, вроде с Жанкой познакомился, но это неточно… Капец, это я с ней семь лет уже что ли? А теперь и вообще восемь было бы. Хорошая она баба… Надо было от Катьки к ней уходить, зачем только мучил? Козёл… Катька меня мучила, а я Жанку…
Пойду, найду маленького Егора Доброва и скажу, чтоб уходил к Жанке. Или вообще ещё в юности её нашёл… Но тогда бы Дашка не родилась… Блин, что тут исправишь, если даже прожив кучу лет не знаешь, как лучше…
