Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

После отъезда королевича по городу был, однако, учинен воеводский обыск…[67]

Иванка и Кузя вернулись домой от дяди Гаврилы на следующий день.

Иванка забрался на печь к побитому брату.

— Отплатил я ему за тебя, Первунь! — прошептал он и, вынув из пазухи, показал лоскут бархата с шитыми звездами…

— Кинь в печку! В печку кинь, телепень! Знаешь, где батьке за то бывать! — прошипел Первушка, выкатив от страха глаза.

Иванка с Кузей сожгли бархат в печи, да и золу закопали поглубже в подполье…

Но предосторожность не помогла. Воеводские ли сыщики оказались искусны, или кто из стрельцов заметил Кузю с Иванкой, пробравшихся на Княжой двор, но только случилось так, что глубокою ночью в сторожку к Истоме явилось двое стрельцов.

— Сын звонарев Истомин Иванка дома ли? — спросили они.

— Пошто вам дите?! — удивился Истома.

— Зван в съезжую избу, — ответил стрелец.

— Ин я с ним явлюсь. Куды одного мальчишку!

— Указал воевода для тайного дела его одного привесть, а более с ним никому из родич не быть, — возразил стрелец.

Истома в волнении разбудил Иванку. Иванка струсил, но не показал виду. Он хотел спросить, зовут ли с ним также Кузю, но вовремя промолчал…

На всю жизнь он запомнил тусклый подвал, освещенный свечой, скрипучий голос дьяка и режущий воздух свист розог… Отпуская, ему велели молчать, за что высечен, пригрозив, если будет ослушен, вырвать язык. Те же стрельцы привели Иванку под утро домой. Он свалился пластом, весь в кровавых рубцах от розог. И хотя Иванка дома не рассказывал ничего, Первушка сказал Истоме и матери о голубом королевском бархате…

Авдотья плакала над побитым сыном. Бабка Ариша прикладывала к рубцам пареный шалфей. Кузя считал друга героем за то, что и под розгами не выдал его, а хлебник прислал ему большой белый калач и орехов.

На второй день, однако, боль не утихла. Рубцы вздулись и загноились. Во сне Иванка стонал, тревожа покой всей семьи…

На третий день Иванке было не легче. Он плохо ел и от боли не мог уснуть… Кузина мать с сыном прислала парную телячью печенку прикладывать к ранам вместо шалфея…

Ночью Иванка тоже не спал. Чтобы не тревожить других, он сделал вид, что уснул, даже слегка захрапел, но когда ребята, Первушка, за ним отец и мать откликнулись тем же, он перестал притворяться. Он сдерживал стон, но поминутно глубоко вздыхал… Тогда бабка тихонько спустилась с печи, дала напиться и села возле.

— Хошь, басню скажу? — заговорщическим бодрящим шепотком спросила она.

Пора ее сказок давно отошла для Иванки. Правда, как прежде, любил он послушать, когда бабка рассказывала Федюньке и Груне, но, считая себя уже взрослым, стыдился просить ее сам, как просил когда-то, рассказать ему «басенку» на ночь…

— Скажи, — улыбнувшись ей в темноте, почти беззвучно шепнул Иванка.

И она повела рассказ, удивительный и непохожий на прежние сказки. То ли это казалось Иванке, то ли забытье и сонная греза делали сказку такой особенной, неповторимой… Может быть, жар воспалял его воображение, и оттого рассказ рисовался живым, словно виделся весь наяву.

— Из дальних Индейских стран ехал по морю купец Иван Скоробогатый домой, в Тридевятое царство.

Поднялась буря, разметала корабли, а корабль, где был сам купец, потопила. Ухватился Иван-купец за пустую бочку, и вынесла его буря на чудный остров Буян…

— На Буян-острове в садах яблоки — золотые, груши — чистое серебро, вишенье да малина — самоцветные каменья, реки — молочные, берега — сахарные, порхают райские птицы. Кормит весь народ скатерть-самобранка, а зовется народ буяне… — шепотом рассказывала бабка Ариша. — И вышел тот народ из родного Ивана-купца Тридевятого царства, отбежамши от горькой жизни, да живут никаким дворянам-князьям не подвластные…

У народа буянского огороды без сторожей, клети да лавки без запоров, вора и татя не ведают и палачей не ведают же…

Парни у них как дубы молодые, девки одна к одной, писаная краса, и ходят все в бархате, да в парче, да в цветных сукнах. На ногах сапожки — сафьян, на головах шапки — соболь, у девиц в венцах — жемчуг, в косах — ленты шелковые, у мужей — сабли при опоясках…

А шьет им всем игла-самошвейка, а сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка и кормит их скатерть-самобранка… Так и живут припеваючи…

Принимают буяне Ивана-купца хлебом-солью, расспрашивают про своих родичей, про соседей, отвели ему дом богатый белокаменный с высоким теремом, велят засылать сватов к лучшей буянской красавице:

— Жил ты, говорят, честно, народ на хлебе не обвешивал, на сукнах и холстах не обмеривал, на деньгах не обсчитывал. За то тебе, Ивану-купцу, ото всего народа почет.

И дал им отказ Иван Скоробогатый:

— Как женюсь, когда дома жена тоскует! Помогите мне лучше, добрые люди, новый стружок построить, крепкие мачты поставить, белые паруса поднять, отплыть в Тридевятое царство, к славному князю Адаманту.

Помогли буяне. Попрощались с купцом Иваном, на прощанье нанесли ему, чем богаты: яблоков золотых, груш серебряных, вишеньев — самоцветных каменьев. И пустился купец Иван домой в Тридевятое царство, к молодой жене, к славному князю Адаманту.

Приехал домой он. Пока приехал, жена его в те поры на боярина замуж вышла и все богатство Ивана Скоробогатого в приданое понесла. Пришел он к ней и объявился и ей и ее новому мужу, боярину, и посмеялись они над ним:

— Коли ты, говорят, потонул, то нечего тебе спустя время домой ворочаться. Ступай с миром на дно морское, а мы по тебе велим честные панихиды петь.

«Иван Скоробогатый схватил боярскую саблю да тяп им головы!» — мысленно забежал вперед Иванка.

Но он ошибся:

— Пришлось Ивану Скоробогатому идти с челобитьем к самому славному князю Адаманту, — со вздохом сказала бабка.

— Так и так, славный наш государь, князь Адамант, — сказывает Иван, — сгубила буря мои корабли, да не попустил господь — остался я жив и попал на остров Буян, где живут беглые твои людишки, крестьянишки да холопишки, а зовутся народом буянским. Богатства у них не считаны, яблоки — золотые, груши — серебряные, ягоды — самоцветные каменья, реки — молочные, берега — сахарные, кормит их скатерть-самобранка, одевает игла-самошвейка, сеет сито-самосейка, жнет серп-саможнейка… А сами людишки ни князьям, ни боярам не подданы. Прожил я у них год, и хотели они меня поженить на лучшей красавице, да помнил я жену молодую и поплыл домой. Привез я с острова яблок золотых, груш серебряных, ягод — самоцветные каменья и сам воротился живой, а на что мне, государь, надобны панихиды живому?!

И сказал Ивану-купцу князь Адамант:

— Коли правду ты молвил, купчишка, то сади мою рать на мореходные корабли да веди к острову Буяну покорить дерзкий народ буянский, нагрузить корабли яблоками золотыми, грушами серебряными, ягодами — самоцветные каменья, отнять у них скатерть-самобранку, иглу-самошвейку, сито-самосейку, серп-саможнейку, а самих тех буянов воротить на старые их места по боярским вотчинам, по дворянским дворам да лупить батогами за дерзкий отбег… Как исполнишь, то и поверю тебе, купчишка, что ты не потонул, и жену молодую вместе с добром получишь!

«Как хряснет Иван князя!» — опять подумал Иванка, но не тут-то было!

— Сели они на тридцать червленых стругов, взяли с собой сто пушек да сто бочек пороху да и поплыли по морю-окияну, — еле слышно шептала бабка.

Взволновался тут окиян-море — встали волны горами, заградили путь к Буян-острову. И пожалел Скоробогатый буянов. «Июда-предатель[68] я, что ли? — подумал купец. — Они мне добра хотели, а я на них рать приведу, собаки поганой хуже, — и та добро помнит!» И сказал он корабельному воеводе:

— Сбился я в окиян-море, не знаю пути к острову!

Не поверил ему воевода, сдал его корабельному палачу. Стали Ивана мучить, огнем налить.

— Поведешь ли нас к дерзкому народу буянскому?!

И сказал купец:

— Вот уж год минуло, как я потонул и жена моя замуж за боярина вышла. Скажите им: покойник-де кланяться наказал да петь панихиды, а славному князю Адаманту скажите, что такого в море и острова нет!

И с такими словами скакнул купец Иван в море.

— Тут ему и креста на могиле негде поставить… — закончила бабка. — А Буян-остров и ныне стоит. Я там была, брагу пила, сдуру оттуда вылезла, да умишка с собой не вынесла!..

Иванка, прослушав бабкину сказку, молчал.

— Другую сказать? — шепчет бабка.

Иванка опять смолчал.

— Уснул? Ну, ин спи…

Иванка знал, что бабка перекрестила его, слышал, как влезла она на печку, и притворился, что спит, но не спал. Ему было бы жаль заснуть в этот час.

«Тут ему и креста на могиле поставить негде!» — про себя повторил Иванка чудесный конец сказки.

Синяя гладь лежит в море, тихая и спокойная. Негде поставить креста на могиле… Но вместо могильного холма встает над морем остров Буян… Синее небо над островом, синее море кругом… Тихо плещется синее море, качает лодку, в лодке лежит Иванка, глядя в синее небо… Легкие, как пушок, плывут облака…