Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

Сын стрелецкого старшины Кузя не ладил с ребятами. Он был толст, неподвижен, не мог быстро бегать, и когда принимали ребята его в игру, то забавлялись лишь тем, что мучили бедного толстяка, «заваживая» до слез…

Тогда у стрелецких ворот появлялась мать.

— Кузька, пошел домой! Сколь раз говорила тебе: не водись с голозадым отродьем! — кричала она Кузе.

И он шел покорно домой, больше всего негодуя на мать, которая отрывала его от общей игры, хотя мучительной, горькой, но нарушавшей печальное одиночество его детства… Ребята работных и кабальных людей, живших вокруг, отплачивали Кузе за то, что его мать с презрением отзывалась о подневольной и голодной доле их собственных матерей и отцов. И пуще других изводил толстяка Иванка…

Несколько раз стрелецкий старшина жаловался Истоме на озорного сына. Много раз порывался и сам изловить Иванку…

Кузя, чтобы привлечь к себе ребят, набирал в саду полную пазуху яблок, выходил за ворота и, усевшись на лавочке, угощал недавних обидчиков. Ребята же наедались яблок, потом отбегали подальше и начинали новую злую потеху, швыряя в того же Кузю огрызки. Ему бывало обидно, но он смеялся, чтобы не плакать.

Однажды во время такой забавы Иванку сердито схватил за шиворот Кузин дядя, псковский хлебник Гаврила. Несмотря на крики и визг, хлебник втащил его в дом.

— Пошто обижаешь Кузю? — грозно спросил он, поставив перед собою оробевшего пленника. — Ну, сказывай, воробей! — настаивал хлебник, не умея в светло-русой широкой своей бороде сдержать улыбку при взгляде на струсившего мальчишку.

— А ему все равно — он дурачок, — бойко отрезал Иванка, ободренный улыбкой Гаврилы.

— А давай-ка спытаем, кто из вас дурачок, — серьезно, как взрослому, возразил дядя.

И он обратился к Кузе, который приплелся за ним в дом, и стал им обоим задавать загадки. Кузя разгадывая метко и верно, Иванка же никак не попадал в цель.

Кузя тихонько шепнул отгадку, но Иванке стало досадно говорить по подсказке, и он угрюмо молчал.

— Ну, кто же из вас дурачок? — спросил хлебник.

— Видно, я, — признался смущенный Иванка.

— Я мыслю, ни ты, ни он, — возразил Кузин дядя.

— Он хитрей, — продолжал Иванка.

— Хитрей? Ну и быть ему думным дьяком, — захохотал дядя и щелкнул Иванку в лоб.

— А мне воеводой: я сильный да смелый, — заключил Иванка. — Эй, думный, пойдем, что ли, в бабки играть!..

— Думный, отколь у тебя столько смекалки на все загадки? — спросил Иванка дня через два.

— От грамоты, — просто признался толстяк.

И рассказал, что уже две зимы пономарь его учит грамоте. Так захотел дядя Гаврила, чтобы потом Кузя ему помогал в торговле. И все те загадки, которые спрашивал дядя, написаны в книге.

Иванка попросил:

— Думный, а думный, тебя пономарь учит, а ты меня обучи.

— А как же я тебя драть стану? — опасливо возразил толстяк.

— Пошто же драть? — удивился Иванка.

— Для подспорья. Меня пономарь постоянно дерет, чтобы грамота лучше шла.

— А грамота входит в зад али в голову? — живо спросил Иванка.

— Мыслю, что в голову, — озадаченно молвил Кузя.

— Грамота в голову — а зад дерут? — развел руками Иванка. — Ну, давай так: ты меня будешь учить, а я тебя драть — не все ли равно, чей зад в ответе!..

Начать обучение Иванки помог Кузе тот же дядя Гаврила, долго гостивший у них и постаравшийся сблизить ребят меж собой.

Иванка за зиму обучился читать и начал писать буквы.

— Верно, пономарь тебя за двоих драл, что мне твоя грамота даром дается, — сказал Иванка своему молодому учителю.

Ребята стали друзьями.

Грамота за год сдружила их, как не могло бы сдружить никакое озорство. От этой дружбы Иванка стал несколько тише, а Кузя смелее.

На Немецком дворе для услуг жил старик Калиник с дурачком, двадцатилетним дылдой Петяйкой. Петяйка рубил дрова, чистил конюшню и подметал во дворе, а в остальное время сам с собой у ворот играл в денежки. Кузя до того осмелел, что вместе с другими ребятами забавлялся, отнимая иноземные денежки у Петяйки, который смешно ревел на все Завеличье, и дразня глуховатого деда Глухой Калиной, а рябоватого внука — Рыжей Рябиной.

Иванка тащил Кузю во все игры и не давал в обиду. За то полюбили его мать и отец Кузи.

Однако за то же самое — за дружбу с Кузей — невзлюбила его другая соседка, подьячиха Осипова, сын которой, Захарка, был одинок, как и Кузя, потому что подьячиха считала посадскую мелкоту не под стать себе и запрещала Захарке водиться с «халдеями», как называла она ребят Завеличья. Чистенького и откормленного подьяческого сынка Иванка и Кузя вместе с другими «халдеями» дразнили: «Пан Трык — полна пазуха лык».

Глава четвертая

1

Длинными и дождливыми осенними вечерами Иванка сидел у Кузи, играя в кости на орехи, когда — на щелчки… Засидевшись поздно, Иванка тут оставался и ночевать, забираясь с Кузей на теплую печку… И вот в такой-то дождливый вечер заехал проездом из дальних сел, не успевший до запора Власьевских ворот[58] попасть в город, виновник Кузиной дружбы с Иванкой, дядя Гаврила.

В доме вздули огонь, захлопотали. Кузин отец с фонарем ходил в погреб. На шестке трещала лучина, шипело сало на сковороде.

Ребята проснулись.

Кузин отец расспрашивал шурина о новостях, о ценах на жито, стукался кружкой о кружку, и оба большими глотками пили хмельный мед…

Ребята не утерпели: один за другим повернулись они головами в избу…

— Эй, воевода, здоров! — окликнул Гаврила Иванку.

Иванка спрятался в угол, но когда Кузя спустился с печи — за ним осмелел и Иванка.

— Брысь на печку! — погнал их обоих Прохор, отец Кузи, но мать вступилась за них, а дядя Гаврила позволил остаться и даже поднес им по глотку пьяного меда…

Ребята любили наезды дяди Гаврилы. Он приезжал словно совсем из другого мира: рассказывал об огненном шаре, упавшем на землю во время грозы за селом Дубровно, о торжественном въезде в Новгород нового воеводы, о жизни в Москве и даже о том, как в одной из церквей в Твери чудом сама возгорелась свеча в алтаре.

— Кузька, вот бы у нас такое хоть раз трапилось![59] В иных городах всегда, а у нас и нету! — сетовал Иванка.

И вот в прошлый раз дядя Гаврила привез весть о том, что через Псков по снежному первопутку должен проехать в Москву королевич Датской земли, за которого царь выдает свою дочь, царевну Ирину Михайловну…[60] Это известие взволновало ребят, и особенно Иванку. Ему казалось, что это сама сказка с ясной звездой во лбу, с месяцем в косе промчится по улицам города в золотой карете, а если прицепишься на запятки, как знать, может, и унесут сивки-бурки в волшебное тридесятое царство…

Через несколько дней о предстоящем приезде королевича заговорил весь город: по городским площадям, вечерами на лавочках у ворот, в кабаках или расходясь из церквей, горожане только и толковали о предстоящей свадьбе, словно царевна вместе с заморским мужем должна была поселиться в самом Пскове.

Ребята ждали, что и на этот раз дядя Гаврила расскажет что-нибудь похожее на сказку, но вместо того он говорил о ценах на мед и на мясо, о том, что немцы скупают во множестве кожи, сало и воск…

Иванка не выдержал и спросил:

— Гаврила Левонтьич, а когда королевич приедет, возьмешь нас в город?

Хлебник и Прохор оба громко захохотали.

— И то, видно, взять: без воеводы какая уж королевичу встреча! — воскликнул хлебник.

И, понизив голос, уже обращаясь к Прохору, хлебник рассказал о том, как продал он на Немецкий двор жита и для того приезжал к немцам, а там при нем датский купчишка повздорил о ценах со псковским купцом Иваном Устиновым и стал похваляться…

Тут хлебник оглянулся по сторонам и прошептал:

— «Ваш-де царь пива много пьет да преставится скоро, а тогда-де наш королевич в его место сядет, и мы вас, русских купчишек, тогда задавим…»

— А может, по дурости бякнул! — громко добавил хлебник.

Прохор значительно покачал головой. Мать Кузи перекрестилась:

— Избави бог от напасти!

Иванка не смел пересказать дома рассказ хлебника, но бабка Ариша, придя из города, сама рассказала о том же, добавив, что девять тысяч датского войска уже стоят наготове у рубежа.

Авдотья и бабка в те дни обсуждали судьбу царевича Алексея и его сестры, словно то были родные и близкие.

— Как пташку младую, царевну отдать за латинца! — сокрушалась бабка.

Она начала вспоминать о былой Смуте, о разорениях, голоде и пожарах.

Весь народ зашептался о том же…

В два дня на торгу вздорожал хлеб, из продажи пропала кожа и возросли в цене сало и мед…

Кто-то шепнул, что мужики привезут хлеб только за соль. Горожане кинулись к соляным ларям, огромными очередями стали у лавок за солью, отгоняя от купли приезжих из деревень мужиков… Воевода выслал стрельцов разогнать «соляные хвосты», но из толпы пригрозились стрельцам, что дома их пожгут, и они разошлись…