Читать интересную книгу Священная кровь - Айбек

Юлчи с досадой возразил:

— Деньги, наверное, и у хозяйки найдутся.

— Есть у нее, знаю, да скупа она, — пробормотал Ярмат. — Кисеи на саван дала бы, и то большое дело.

Алиахун поднял руку.

— Друзья, неужели не поможем товарищу? — глухо воскликнул он. — Много ли надо, чтобы похоронить бедного человека? Могильщикам два целковых, мулле — две кредитки, обмывальщикам — рубль — и всего дела! Шакасым еще успеет залезть в долги. Главные расходы, сами знаете, придут потом…

— А как же с поминками, Ахун-ака? — неуверенно проговорил Шакасым, взглянув на кашгарца. — Что видела несчастная женщина на этом свете?.. По крайней мере похоронить надо по-человечески, пусть хоть душа ее порадуется!

— Поминки потом устроишь! — Ахун отвернулся, пошарил в своем рваном халате, вытащил хрустящую трехрублевую бумажку, бросил ее в круг. — Вот… это моя доля…

Поднявшись, кашгарец быстро зашагал прочь.

Все были глубоко взволнованы отзывчивостью Алиахуна. Ярмат покачал головой: он-то хорошо знал, что эти деньги кашгарец сам недавно взял в долг у хозяина под заработок.

Киргиз Ораз развернул поясной платок, вынул аккуратно завязанный (и кто знает, сколько времени хранившийся там) целковый, несмело положил его рядом с трешницей Ахуна.

— Всем нужны деньги, не обойтись без них даже мертвым! — вздохнул поденщик-ташкентец и, вынув завернутый в поясе штанов бязевый мешочек, отсчитал рубль серебром и медяками.

Если бы у Юлчи были в эту минуту деньги, он отдал бы все, но у него не было даже стертого медяка. Юноша чувствовал себя неловко перед товарищами, и в то же время ему хотелось обнять и расцеловать каждого из них. Простые и с виду грубые, они казались ему в эту минуту самыми добрыми, самыми великодушными людьми во всем свете.

Ярмат собрал лежавшие на скатерти деньги, зажал их в руке.

— Все остальные заботы я беру на себя — всякие там тряпки и мелочь я мигом раздобуду. Вы кончайте пить чай и принимайтесь за работу. А ты, Шакасым, отправляйся в свой шалаш. Я скоро вернусь, только соберу женщин, которые окажутся поблизости. Без них в этом деле не обойтись.

— Вашу доброту я и на том свете не забуду! Только довелось бы мне помочь вам не в горе, а на тое. — Шакасым вскочил и побежал к своему шалашу.

Перед ужином, уже в темноте, поденщики и батраки опустились на колени и, молитвенно сложив на груди руки, склонили головы. Юлчи прочел как умел коротенькую суру[41], которой еще в детстве научила его мать. Когда он кончил, все простерли руки, поминая душу усопшей.

За ужином никто не проронил лишнего слова. Один из поденщиков сказал только:

— Чистой души женщина была. Земля легко поддавалась, раскрывая для нее просторную могилу…

III

Солнце давно зашло. Темнота над землей быстро сгущалась, воздух становился прохладней, а на небе все ярче разгорались звезды.

Юлчи набросал на площадку побольше сена, расстелил поверх него халат и прилег под джидой, заложив руки под голову.

Самое горячее время полевых работ миновало, поденщики были распущены. На участке до сбора хлопка были оставлены, кроме Юлчи, только Шакасым и Ораз.

Шакасым тотчас после работы отправился в шалаш, а киргиз сидел на корточках, прислонившись к джиде, и бренчал на своей домбре.

Среди томительного безмолвия наступающей ночи струны домбры звучали как-то особенно печально.

Юлчи подумал: «Вот если бы свирель, и я сыграл бы. Всю грусть и тоску по родному очагу вот так же излил бы в тишине этой ночи…»

Мысль о свирели как-то сама собой вызвала в сознании Юлчи образ Нури и встречу с ней в саду. Вспомнив, как Нури прильнула к нему, как трепетало под тонким шелковым платьем горячее тело девушки, как он бежал от нее, Юлчи улыбнулся: «Озорная… Балует…» Тут ему вспомнилась и другая девушка, та, что издали одарила его милой, искренней улыбкой на второй день после приезда в поместье дяди, когда он корчевал пни под палящими лучами солнца. Стараясь оживить в памяти нежные черты ее лица, с первого взгляда запечатлевшиеся в сердце, джигит думал: «Чья она? Доведется ли еще встретиться с ней?..»

— Шакасым опять анаши хватил, — заговорил Ораз, перестав бренчать. — Чуешь, вонь по всему полю, а? Бой-бой!.. Фу…

Прохладный ночной ветер доносил снизу, со стороны шалаша Шакасыма, тошнотворный запах анаши. Юлчи, повернувшись к Оразу, недоуменно спросил:

— Зачем он курит эту пакость?

— Кто его знает… Трудно ему. Бедность… А тут еще и жены лишился…

— Напрасно он так. Анаша[42] когда-нибудь доведет его до беды.

— Не сегодня завтра наступит зима, Юлчи, а куда ему тогда деваться, что делать с малым сынишкой?

— Анаша делу не поможет!

Они молчали.

Из темноты вынырнул верховой.

— Вы здесь? Как дела? — раздался голос Ярмата.

Привязав лошадь к дереву, Ярмат подсел к Юлчи. Он попросил Ораза сходить за арбузом и, когда тот ушел, передал Юлчи новое распоряжение хозяина:

— Завтра поедем к Танти-байбаче[43]. Человек этот доводится зятем нашему хозяину. Такой отчаянный — увидите, сами удивляться будете! По-настоящему его зовут Мирисхак-байбача, а Танти — это прозвище. Доставлю вас туда и назад.

— Значит, я надолго останусь там? — растерянно спросил Юлчи.

— Не-ет… Поедете помочь на несколько дней. Земля его здесь недалеко. Немного ниже нашей…

Ораз принес и положил перед Ярматом большой арбуз.

— Кушайте, — сказал он с явной насмешкой. — Нам это не подходит… на голодный желудок…

— Что, разве провизия кончилась? И не варили вовсе?

— По-вашему, чтобы варить, кроме воды, ничего не нужно? — усмехнулся Юлчи. — Или вы думаете, что мы из тыквы могли масло выжать, Ярмат-ака!

Ярмат промолчал. Нащупав на поясе ножны, он вытащил нож, разрезал арбуз. Одну половинку оставил себе, другую пододвинул Юлчи и Оразу.

Неожиданно тишину ночи разорвала дробь барабана и бубна. Ярмат так и застыл с поднесенным ко рту на лезвии ножа куском арбуза.

— Это не у Тогана-чавандоза, Ораз?

— Ясно — у него.

— Чавандоз, пропасть ему, понимает толк в жизни, — завистливо вздохнул Ярмат. — Вот это человек, Юлчи, — всю жизнь проводит на пирушках и на улаках! Сколько раз спину ломал, ребра, ноги. Лицо его в шрамах и царапинах — и все на улаке. Человек сорок приятелей имеет, таких же, как сам, с огоньком в сердце… — Ярмат прислушался. — Это у них…

— Богат, наверное, очень? — равнодушно проговорил Юлчи.

Ораз подтвердил:

— Земли и воды много. Батраков и чайрикеров — тоже. Каждый день отправляет на базар десяток арб с овощами и фруктами. Я его хорошо знаю. Он приятель моего прежнего хозяина. Батраки у него на харчи не обижаются, но зато, если Чавандоз разозлится, бьет их всех без разбора — и молодых и старых. У него поэтому никто и не живет долго.

— Короче говоря, порядочный пес, — заключил Юлчи.

Пирушка, видимо, все больше разгоралась: к грохоту бубна присоединились выкрики нескольких десятков голосов.

Ярмат покончил с арбузом и неожиданно предложил:

— Сходим, джигиты? Сказать правду, я на крыльях готов лететь туда.

— Чтобы среди риса курмаком[44] выглядеть, — возразил Юлчи.

— Пойдешь, Ораз?

— Нет.

Ярмат пристал к Юлчи:

— Пойдем, братец, будь другом! Посидим где-нибудь в сторонке, посмотрим, потешимся. Для киргиза лишь бы домбра — он и доволен.

Ярмат поднялся и чуть не силой потащил за собой Юлчи.

Им пришлось проделать в темноте немалый путь, прежде чем они достигли места пирушки. 1Тчем ближе и яснее слышались крики и шум, тем сильнее было нетерпение Ярмата.

Как только они вошли через широкие ворота во двор, Ярмат отделился от Юлчи и заспешил вперед, чуть склонив голову, со сложенными на груди руками.

Прямо против ворот на ярко освещенной площадке Юлчи увидел высокого, невзрачного на вид, костистого человека. Это был сам хозяин. Выпятив грудь и приподняв для важности правое плечо, Чавандоз то и дело отдавал распоряжения многочисленным слугам.

Ярмат протянул хозяину для приветствия руки, но они повисли в воздухе. Надменный Чавандоз сделал вид, что не заметил нового гостя. Ярмат, однако, не выказал ни смущения, ни растерянности. Вытянув шею, он осмотрелся, заметил себе место в кругу зрителей, уселся и, засучив рукава, принялся вместе с другими хлопать в ладоши в такт бубна.

Юлчи не захотел тесниться среди гостей и зевак. Он прислонился к толстому тополю и, стоя, через головы сидевших в кругу людей стал наблюдать за происходившим.

Пирушка проходила с обычным шумом, гвалтом и дикими выкриками. Около ста человек, усевшись, образовали круг. Тесно сгрудившись, точно притянутые друг к другу цепями, их окружали стоявшие. Тут были и подростки, и взрослые парни, и даже старики. Все они собрались из окрестных усадеб.

Барабанщики и бубнисты, обливаясь потом, колотили словно в забытьи. Они то склонялись почти до самой земли, то вдруг встряхивали бубны, изворачиваясь всем станом, выпрямлялись и поднимали их высоко над головой.