Читать интересную книгу Священная кровь - Айбек

— Верно, надо по совести!

Лавочник сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал гнуть свое:

— Я о вашей же пользе думаю. Арба-то чужая, видно? А я дыни свалю здесь же. Вон там кузница Ташпулата. Знаете, наверное? Он большой мастер в починке арб. Получите за дыни деньги — почините арбу. У хозяина не будет причины обижаться на вас. Да вы ему можете и не говорить, чтоб при случае не укорил.

Оказавшись в безвыходном положении, дехканин понемногу сбавлял цену и дошел до семи рублей. Из опасения, что может подойти какой-нибудь конкурент, лавочник тоже начал набавлять по теньге. Заговорив дехканина до изнеможения, он в конце концов вынудил его согласиться на четыре с половиной рубля.

Даже занявшись прополкой, Юлчи долго не мог успокоиться. Он взмахивал кетменем, но мысли его были заняты дехканином. «Как чудно устроен свет! — думал юноша. — В любом месте у дехкан дела нескладны. Земля есть — тягла нет, тягло есть — земли нет. А у многих — ни того, ни другого. Вот, к примеру, я… Да теперь куда ни глянь — везде такие. Взять хотя бы этого дехканина. Сколько он трудов, сколько забот вложил! И не один, вместе со всей семьей трудился. А добро все равно что по воде пустил. Хуже еще: все досталось этой лисе — лавочнику… Ну и бессовестный! Такого мошенника я еще не встречал… Что теперь дехканин скажет семье, детям? Спросят о покупках! И вот вместо тоя — поминки, как говорят!..

Юлчи вспомнил о своей семье. «Уходил я — в доме пусто было: ни горстки муки, ни ложки сала. Чем они живут там?.. Осенью возьму у дяди денег и пошлю им, — решил Юлчи. — Только он прижимист, похоже. Не пожадничал бы, не обманул бы…»

Покончив с прополкой, Юлчи прошел во двор и прилег на супу. Десятилетний сынишка Хакима-байбачи, Рафик, вынес ему лепешки. Какая-то женщина, скрывая лицо, протянула в калитку из внутренней половины двора чайник чаю. Юлчи догадался, что это дочь дяди.

Юноша встал и принялся за чай. К нему подсел Рафик. Мальчик был оставлен дома как самый старший и очень скучал. Чтобы развлечь его, Юлчи срезал молодую ветку тала, сделал маленький свисток:

— На, попробуй! Свисток получше, чем у миршаба[34].

Рафик поднес свисток к губам, подул в него. Раздался резкий свист. Мальчик даже рассмеялся от удовольствия.

Юлчи нашел толстый камыш, вырезал из середины длинный, побольше четверти, кусок, вычистил его внутри, проделал несколько дырочек.

— А это тебе свирель, — сказал он, протягивая игрушку Рафику.

Свирель тоже играла хорошо, но скоро сломалась. Мальчик похвастался:

— У меня доме есть настоящая свирель!

— Правда? А ну, покажи.

Рафик побежал в ичкари и через минуту возвратился со свирелью.

Свирель была действительно настоящая — тонкой работы, отделана серебром.

— Это тебе отец купил? Дброгая, наверное? — спросил Юлчи.

— Нет. Один раз к нам пришло мно-о-го музыкантов. Весь вечер тут играли. Один из них и подарил мне эту свирель. А играть я не умею. Дедушка запрещает: «Ты что, говорит, музыкантом собираешься быть?»

Юлчи улыбнулся.

— А-а… Сыграть, что ли? — предложил он.

— А вы умеете?

— Немножко.

Юлчи приложил свирель к губам. В чистом, прозрачном воздухе заколыхались волны нежных звуков, и, казалось, все вокруг вдруг ожило, заулыбалось.

Глаза Рафика широко раскрылись: «Как хорошо играет этот батрак!»

Юлчи и в самом деле играл неплохо. Еще в детстве, когда ему пришлось пасти кишлачное стадо, он хорошо научился делать свирели и из степного камыша, и из разных пород горных деревьев. За игрой он коротал время и в бескрайних степях, и в горах, опустившись на корточки, либо прилегши где-нибудь под скалой или на берегу ручья. Затем он подучился немного этому искусству у своего одно-кишлачника. Тот когда-то был хорошим флейтистом, но потом ослеп и сидел безвыходно дома.

Юлчи закончил песенку и, улыбаясь, посмотрел на Рафика: ну как, мол, хорошо? В это время из ичкари неожиданно раздался голос девушки:

— Рафик, кто это играл?

— Юлчи-ака…

— А-а?! Нет, правда?

— Правда. Посмотрите: кроме нас, тут никого нет.

Из калитки показалась голова девушки и сразу же скрылась. Немного погодя девушка заискивающе-ласково попросила:

— Скажи, пусть еще сыграет…

Юлчи помедлил, затрудняясь в выборе, потом сыграл еще одну кишлачную мелодию и вернул свирель мальчику. Подложив руки под голову, он устало растянулся на супе.

Со времени прихода в поместье дяди Юлчи ни разу не выспался как следует. Каждый день он вставал на работу до рассвета и кончал только с наступлением темноты. Вот и сейчас — только юноша закрыл в дремоте глаза, как откуда-то издалека послышался крик той же девушки:

— Эй, в саду прорвалась вода! Бегите скорей, запрудить надо!

— Сейчас, сейчас… — Юлчи вскочил и, схватив кетмень, побежал.

— Рафик, посиди на супе! Чтобы не утащил чего кто-нибудь из прохожих! — услышал он голос девушки, когда подбегал к садовой калитке.

Юлчи обошел сад, осмотрел запруды арыков, но нигде не заметил даже признака прорыва воды. Крайне удивленный, он еще ходил, осматриваясь, по саду, когда в винограднике что-то зашуршало и вслед, откуда-то неподалеку, послышался дрожавший смехом, возбужденный голос девушки:

— Да вон же, под персиком!

— Ах, это? — рассмеялся Юлчи. — Ничего. Это не страшно, сестрица. Она чуть журчит.

Юлчи повернул к выходу из сада и неожиданно увидел девушку: та стояла под высоким сводом виноградника, прислонившись к подпорке. Юноша покраснел от смущения и, стараясь не смотреть в ту сторону, ускорил шаг.

— Куда же вы убегаете, Юлчи-ака? Разве вам не скучно одному?

Сердце Юлчи сильно забилось. Он нерешительно остановился, не смея оглянуться.

— Вот, возьмите винограду… Совсем спелый… Не обижайте отказом, — сказала девушка и залилась таким озорным смехом, от которого затрепетало бы сердце любого джигита…

Юлчи не верил своим ушам. Опасливо оглянувшись вокруг, он с беспокойством подумал: «Вот так девушка?! Где же стыд у нее? Это в самом деле дочь дяди или другая какая?.. Тавба[35]!» И все-таки повернулся, точно был вынужден подчиниться непонятной ему, но неотвратимой силе, и пошел на зов, медленно передвигая непослушные ноги.

На вид девушке лет семнадцать-восемнадцать. Она была среднего роста, с полной грудью. Несколько широковатое смуглое лицо и чуть приплюснутый нос не только не нарушали общего впечатления миловидности, но, казалось, даже красили девушку. Маленькие карие глаза, опушенные длинными черными ресницами, горели каким-то странным, немного пугающим огнем скрытой своевольной страсти. На ней — шитое в сборку платье из белого шелка. Рукава платья засучены до локтей: на тонких кистях упругих рук сияли два золотых браслета со змеиными головками. Две толстых иссиня-черных косы падали на грудь, стекали до самого пояса. Пробивавшиеся через листья виноградника лучи солнца играли на шелковом платье, вплетались в косы, жгуче переливались на браслетах.

Юлчи подошел к девушке, запросто, по-кишлачному вытер концом рукава вспотевший лоб, краснея до ушей, взял из ее рук кисть черного спелого винограда. Ради приличия он бросил в рот одну-две виноградинки и стоял, не находя слов и не смея поднять глаз.

Чтобы ободрить его, девушка торопливо справилась о здоровье своей «кишлачной тетушки», засыпала его вопросами, что он делал в кишлаке? Понравилось ли ему здесь? Надолго ли он решил остаться в их доме?

Юлчи, не поднимая глаз, отвечал коротко и часто невпопад. В голове юноши возникала все время одна и та же мысль: «Какая она озорная!» Понемногу в душу этого простого, стыдливого кишлачного парня закрался страх. Ему казалось, что из-за каждого дерева за ними наблюдают тайком, подстерегают каждое их движение. Он повернулся, чтобы уйти, но девушка тихонько взяла его за руку, затем вдруг приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы…

Юлчи отшатнулся, пугаясь пробежавшего по всему телу трепета. Чужим хриповатым голосом проговорил:

— Довольно, сестрица! Мне работать надо… Да и нехорошо это… — и заспешил к выходу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

В характере дочери Мирзы-Каримбая — Нуринисы — преобладали, уживаясь между собой, легкомыслие и коварство. «Шумливая что мешок с орехами, веселая девушка», — говорили о ней женщины, мало с ней знакомые. Однако близко знавшие Нури были другого мнения и остерегались ее. Богатство отца и баловство со стороны вздорной, спесивой матери развили в девушке гордость, высокомерие и своеволие. Если при отце и братьях Нури еще сдерживалась, то в их отсутствие она почитала себя «старшей в доме», капризничала, ссорилась по всякому поводу и вступала в пререкания не только с невестками, но и с матерью. Неудержимая веселость часто сменялась у нее столь же необузданным гневом.

Нури любила наряды и украшения. У нее были целые шкатулки золотых венцов, золотых и серебряных серег, колец, браслетов, подвесок для кос, треугольных медальонов для талисманов. Два раза в год в дни годовых праздников Нури, расфранченная, надевала все эти украшения, чуть ли не с пуд весом, и красовалась в них на смотринах невест, удивляя и вызывая зависть девушек из менее зажиточных семей.