"Ты мог бы жить в этом теле, стрелок, - шептал в глубине его мозга голос человека в черном. - Оставь этот кусок дышащего мяса на съедение омароподобным тварям. Все равно это всего лишь оболочка".
Нет, он этого не сделает. Во-первых, это было бы самым убийственным, наиподлейшим воровством, потому что он ведь не сможет долго довольствоваться только ролью пассажира, выглядывать из глаз этого человека, как путешественник смотрит из окна дилижанса на проносящийся мимо пейзаж.
Во-вторых, он - Роланд. Если от него требуется, чтобы он умер, он намерен умереть Роландом. Если нужно, он умрет, ползком добираясь до Башни.
Потом в нем взяла верх та странная, жесткая практичность, что жила в его нутре бок о бок с романтизмом, подобно тигру рядом с ланью. Пока эксперимент не проведен, нечего думать о смерти.
Он взял бопкин. Бопкин был разрезан пополам. Роланд взял по половинке в каждую руку. Он открыл глаза невольника и выглянул из них. Никто на него не смотрел (хотя в кухне Джейн Дорнинг неотступно думала о нем).
Роланд повернулся к двери и прошел в свой мир, держа в руках половинки бопкина.
Сперва он услышал скрежещущий рев набегающей волны; затем - галдеж множества морских птиц, взлетевших с ближайших камней, когда он с трудом приподнялся и сел ("сволочи трусливые, уже подбирались поближе, - подумал он, - они бы скоро стали из меня куски выклевывать, все равно, дышал бы я еще или уже нет, они ж просто-напросто стервятники, только красиво раскрашенные"); потом он заметил, что одна половинка бопкина - та, что он держал в правой руке, - упала на жесткий серый песок, потому что, проходя через дверь, он держал ее в здоровой руке, а теперь держит - или держал в руке, претерпевшей сокращение на сорок процентов.
Он неуклюже подобрал ее, ухватив большим и безымянным пальцами, смахнул, как сумел, песок и осторожно откусил кусочек. В следующий миг он уже жадно пожирал ее, не обращая внимания на скрипевшие на зубах песчинки. Через несколько секунд он принялся за вторую половинку и управился с ней в три укуса.
Стрелок не имел ни малейшего понятия, что такое рыба-дудец. Он понял только, что она невероятно вкусна. Этого ему было довольно.
В самолете никто не заметил, как исчез сэндвич с тунцом. Никто не заметил, как Эдди Дийн вцепился в него так крепко, что на белом хлебе остались глубокие ямки от пальцев.
Никто не заметил, как сэндвич становился все более прозрачным, а потом исчез, и от него осталось лишь несколько крошек.
Секунд через тридцать после того, как это случилось, Джейн Дорнинг погасила сигарету и пошла в салон. Она достала из своей сумки блокнот, но на самом деле ей хотелось еще раз взглянуть на 3-А.
Он, казалось, спал глубоким сном... но сэндвич исчез.
"Мама дорогая, - подумала Джейн. - Он же его не съел; он его целиком проглотил. А теперь опять заснул? Так не бывает..."
То, что покалывало ее касательно пассажира 3-А, мистера То-Карий-Глаз-То-Голубой, что бы это ни было, продолжало покалывать. Что-то с ним было не так. Что-то.
3. КОНТАКТ И ПОСАДКА
Эдди разбудил второй пилот, объявлявший, что минут так через сорок пять они совершат посадку в международном аэропорту Кеннеди, где видимость неограниченная, ветер - западной четверти, десять миль в час, а температура просто прекрасная - семьдесят градусов [по Фаренгейту, соответствует 21 градусу по Цельсию]. Он сказал пассажирам, что, если у него потом не будет такой возможности, он хотел бы сейчас поблагодарить их - всех вместе и каждого в отдельности - за то, что они выбрали "Дельту".
Эдди осмотрелся и увидел, что пассажиры проверяют свои таможенные декларации и документы, подтверждающие гражданство - считалось, что, когда летишь из Нассау, достаточно иметь при себе водительские права и кредитную карточку, на которой фигурирует один из банков США, но большинство пассажиров до сих пор брали с собой паспорта - и ощутил, что внутри у него начинает туго закручиваться стальная проволочка. Он все еще никак не мог поверить, что заснул, да так крепко.
Он встал и пошел в туалет. Судя по ощущению, пакеты с марафетом у него подмышками лежали удобно и держались крепко, повторяя контуры его боков, так же хорошо, как и в номере отеля, где их укрепил на Эдди американец с тихим и вежливым голосом, по имени Уильям Уилсон. По окончании процедуры прикрепления человек, чье имя прославил Эдгар По (когда Эдди что-то сказал на эту тему, Уилсон только непонимающе взглянул на него), подал ему рубашку. Самую обыкновенную рубашку в узорчатую полоску, чуть выгоревшую, какую может надеть в самолет любой студентик, возвращающийся с коротких предэкзаменационных каникул... только эта была специально скроена и сшита так, чтобы скрывать некрасивые выпуклости.
- Перед посадкой на всякий случай проверь все еще раз, - сказал Уилсон. - Но все у тебя будет в ажуре.
Эдди не знал, будет ли у него все в ажуре, или нет, но у него была и другая причина воспользоваться туалетом, прежде чем вспыхнет надпись ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ. Несмотря на искушение - а большую часть прошлой ночи это было даже не искушение, а отчаянная, бешеная потребность - он сумел сохранить последнюю щепотку того, что у смугловатого гаденыша хватило нахальства назвать "китайским белым".
Таможенный досмотр рейсов из Нассау был не тот, что на рейсах с Гаити, или из Кинкона, или из Боготы, но все же следить было кому. И люди эти были специально обучены. Поэтому Эдди было необходимо использовать любое преимущество, которое было в его возможностях. Если он сумеет выйти из самолета, хоть немного успокоившись, хотя бы капельку, может, это-то как раз и поможет ему взять этот барьер.
Он втянул ноздрями порошок, спустил в унитаз клочок бумаги, в который он был завернут, потом вымыл руки.
"Конечно, если все пройдет хорошо, ты никогда и не узнаешь, так ведь?" - подумал он. Да. Не узнает. Да ему и ни к чему будет.
Возвращаясь на свое место, он увидел ту стюардессу, что раньше принесла ему джин с тоником, который он так и не допил. Она улыбнулась ему. Он ответил ей улыбкой, сел, пристегнул ремень, взял иллюстрированный журнал и стал переворачивать страницы, глядя на картинки и слова. Ни то, ни другое не производило на него никакого впечатления. Стальная проволочка все туже закручивалась вокруг его внутренностей, и когда надпись ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ наконец вспыхнула, она сделала еще два оборота и затянулась намертво.
Героин подействовал - это доказывали сопли, которые у него потекли но он никак не мог почувствовать этого.
Единственное, что он почувствовал незадолго до посадки, был очередной странный провал сознания... недолгий, но несомненный.
Боинг-727 заложил вираж над проливом Лонг-Айленд и пошел на посадку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});