Вокруг старухиной избы походил. Зашедши, огляделся — нет мужичка. Для отвода глаз спросил старухиного вина самокуренного. Долго ждал. Нет мужичка — и всё тут. Хмельного уже лишнее принял. Уходить собрался и услышал вдруг разговор негромкий двух людей, видать, гулящих.
— Чеканами с царского двора торговал…
— Неужто?
— Ей-богу!
— Поди теперь многие из-за него пострадают…
— Нет, под пытками помер… Слыхать, никого не выдал…
Вышел Фролка из кабака. В небе звёзды играют. Под ногами шуршит талый снежок. Весной пахнет.
Осенил себя Фролка крестным знамением. Пробормотал тихо:
— Упокой, господи, душу раба твоего грешного, не знаю по имени как…
Стал Фролка богатым человеком.
Остерегался поначалу тратить много денег. Потом осмелел. Слух о замках, что будто бы для иноземцев делает, пустил. Купил лавку. Матрёна в цветастых платках принялась щеголять.
Куда как меньше страху теперь у Фролки было. По двору кобели злые рыскали — берегись, чужой человек, разорвут!..
Они первыми и подняли тревогу.
Залаяли оба остервенело. Насторожился Фролка. А собачий лай в пронзительный визг перешёл и замолк сразу.
Фролка — к двери. Навстречу два дюжих мужика. Охнуть не успел, руки за спиной скрутили, и полетел Фролка от удара чугунным кулаком в затылок на землю… Кровь с пылью выплюнул, на колени неловко поднялся. Перед ним ладный белобрысый красавец, что не раз примечал, — возле лавки трётся. Ноги в начищенных сапогах расставлены, руки в боки, цедит сверху:
— Попался-таки, воровская душа… Не зря, значит, за тобой которую неделю хожу…
Матрёна дурным голосом закричала. Ребятишки заплакали. Поморщился Фролка.
А в кузне голос довольный:
— В самый раз, значит, накрыли… И чеканы тут, и деньги…
Белобрысый — в кузню.
— С деньгами-то, — донеслось, — полегче, православные…
Что дальше — не разобрать. Одно понял Фролка: себя не забывают царёвы слуги…
Не успел оглянуться — полон двор народу. Помощники белобрысого назад осаживают:
— Не напирай!
Белобрысый дело знает, старшим и иным слободским людям громко объясняет:
— Через таких вот воров и фальшивых монетчиков и страдает честной народ… Жалуетесь, дорого всё сделалось, деньги одешевели… Вот он, душегубец проклятый!
Сапогом Фролку в лицо ткнул.
Зло кричат люди вокруг. Руки к Фролке тянутся, норовят за грудки схватить, кулаком ударить.
Один издали крикнул:
— Беда не в нём, много ли он один начеканил?.. Настоящих изменников да фальшивых монетчиков не тут искать надо!
Повёл быстрыми глазами белобрысый. Нырнул помощник, что стоял рядом, в толпу. Где там… Нешто того крикуна сыщешь?
Заторопился белобрысый:
— Пошли! Будет на земле-то нежиться! — и опять Фролку в лицо сапогом.
Встал нетвёрдо кузнец. Зашагал, пошатываясь.
Боярин Милославский
Выбежал Демидка на знакомую улицу — навстречу толпа. Впереди Фролка. Руки за спиной скручены, лицо в крови.
Что делать?
Опомнился, когда друг-приятель Спиридон крикнул стрельцу:
— Лови мальчонку! Уйдёт!
Метнулся Демидка в проулок, а сзади:
— Держи!
Верно говорится, у страха глаза большие, а ноги длинные. Несётся Демидка — пыль столбом. Погоня далеко отстала, а ему всё топот сзади чудится.
Оглянулся наконец. Пустая улочка, за заборами собаки брешут. Пробежал сгоряча малость, упал под чужой плетень.
Бьётся на земле Демидка, руки кусает, а из горла сам собой рвётся крик, не унять никак.
Очень уж много свалилось разом: и известие про отцову смерть, и Фролкина из-за него, Демидки, погибель. Кто-то тронул за плечо. Демидка подскочил точно ужаленный.
Незнакомая старушка спрашивает участливо:
— Что с тобой? Зашиб кто иль беда какая?
Сама Демидку по вихрам гладит лёгкой сухой рукой.
Ткнулся Демидка в старухин живот.
— Будет тебе, будет… — успокаивает старуха.
Поплакал, вроде легче стало.
А старуха допытывается: что да отчего?
Боязно Демидке всё, как есть, говорить — друг-приятель Спиридон памятный урок дал — и врать совестно.
— Тятька помер… — ответил.
— Мамка-то где?
— Тоже померла, давно…
— Где жить будешь? У родственников иль как?
Помотал Демидка головой.
— Нету родственников…
Запричитала жалостливо старушка:
— Эка горюшко какое! Как дальше будешь?
Молчит Демидка. Сам не знает.
— Идём, что ли, со мной. Поклонимся государю-боярину. Авось не прогонит со двора. Боярина нашего всяк знает. Над многими приказами начальник. Царский тесть, стало быть, отец царицы…
— А как прогонит? Да выпороть велит?
— Чего тебя пороть? Не провинился, чай.
— Зря, стало быть, не наказывает?
— Всяко бывает. Так ведь волков бояться — в лес не ходить. И опять же, куда теперь денешься?
— Верно, — сказал Демидка, — деться-то некуда.
Старуха, видать, чтоб Демидку от горя отвлечь, рассказывает:
— Богат батюшка Илья Данилович — ни в сказке сказать, ни пером описать. Деревень с крестьянами — не счесть. Заводы свои. Ведёт торговлю, редкий купец-гость с ним сравнится.
Перешли по мосту реку Неглинную, сквозь ворота Троицкой башни, и очутился Демидка в Кремле. Повернули влево — возле самой стены двор и каменные палаты.
— Иди, иди, — подтолкнула легонько старуха. — Не бойсь, не съедят тебя…
Глянул Демидка и обомлел. На высоком крыльце сам боярин. Из-под насупленных бровей смотрит сурово.
Внизу перед ним разные люди со своими делами.
Старуха Демидку опять в спину толк и шёпотом:
— В ноги кланяйся…
И громко, нараспев:
— Смилуйся, государь-батюшка, сироту подобрала. Отец помер, без матери ещё прежде остался. Ни крыши над головой нет, ни человека родного иль знакомого. Дозволь на твоём дворе оставить, пропадёт мальчонка…
Боярин поманил пальцем Демидку:
— Как звать?
Поостерёгся Демидка настоящим именем назваться. И Федькой не решился.
— Тимошкой…
— Что умеешь делать?
Хотел было Демидка про кузню сказать, да подумал: про ремесло своё тоже лучше не поминать.
— Пляшу шибко, — ответил. — На руках бегаю…
И колесом по двору — аж бабы шарахнулись.
— Ловок, — усмехнулся боярин в бороду и приказал краснолицему мужику с бычьей шеей: — На конюшню, Егор, поставь. А ноне за обедом пусть потешит нас. Поглядим, что за плясун.
Молодой парень, с Егором на одно лицо, с крыльца сбежал, поклонился:
— Кушать подано, государь Илья Данилович!
Поднялся, кряхтя, боярин. О плечо мальчишки, Демидкиного ровесника, опёрся.
Егор в затылок Демидку кулаком:
— Исправно весели боярина, не то под плетьми на конюшне у меня запляшешь…
Вошёл Демидка в палаты, разинул рот. Стены расписаны травами и яркими цветами. На сводчатом потолке ангелы небесные порхают, лики и фигуры, словно в церкви. Печи играют узорчатыми изразцами. Перед иконами теплятся лампады в разноцветных плошках.
Не житьё человечье — сказка!
Стали боярину подавать еду — у Демидки закружилась голова от вкусного духа.
— Пляши! — велел Илья Данилович.
Пустился вприсядку Демидка. Себе на губах музыку играет.
Да какая пляска, ноги подгибаются.
Боярин поглядел недобро:
— Однако хвастаешь больше, чем умеешь…
— Куда ему плясать ноне, — вступилась бабка Анфиса, — отец ведь помер. Чай, у него сердце кровью обливается.
— Иди! — махнул рукой боярин.
Увела бабка Анфиса Демидку в людскую — помещение для дворни. Поесть дала. Щи пожиже стрельцовых оказались и хлеба не больше.
— Худо живём, малый, — вздохнула старуха. — Холопов боярин держит много, а кормовых денег отпускает ох как скупо! А что и даст, половина братьям Лопуховым прилипнет к рукам. Двоих ты уже видел. Старший — Егор — дворецкий, младший — Яшка-ключник.
Вспомнил Демидка двух красномордых мужиков, кивнул головой.
— Берегись их, — наставляла бабка Анфиса. — Не перечь. Осерчают — со свету сживут! Что не так, ко мне тихонько подойди. Я, почитай, у боярина всех детишек вынянчила. И царицу кашу, Марию Ильиничну, тоже. Милостив ко мне боярин, а Лопуховы оттого побаиваются. А теперь ступай к Егору.
Дворецкий сам отвёл Демидку на конюшню. Крикнул в темноту:
— Аггей!
Вышел мужик — Демидке в пору креститься — будто второй Егор, ростом чуть пониже. Сообразил: третий, должно быть, брат.
— Мальчонку боярин велел на конюшню отослать.
— Чей?
— Сирота. Анфиса подобрала на улице.
Выругался Аггей:
— Чтоб пропасть старой карге! — и Демидке: — Чего бельма вытаращил? Бери лопату, принимайся стойла чистить. Не к тётке на блины пришёл!
Зажил Демидка на боярской конюшне, да так, что Фролкин двор стал ему раем вспоминаться, а тётка Матрёна — небесным ангелом.