— Меня сейчас тоже вырвет! — объявила она, еще даже не выпрямившись от Настиного лежбища.
— А меня уже вообще пронесло! — заявила еще одна обитательница с кровати подальше.
— Это не с супа! Это с котлет. Котлеты были морковные с луком. А лук вонял! — раздалось еще одно авторитетное мнение.
Дискуссия о качестве еды разгорелась пожаром и начала охватывать все отделение, как вдруг откуда-то появилась Сова.
— Чего разорались, как на базаре?
Женщины разом замолкли и быстро расползлись по местам. Очень быстро сборище больных возле Настиной кровати рассосалось, и стала хорошо видна голая простыня.
— Где Полежаева? — спросила Сова, увидев, что Насти нет на месте. — В туалет пошла?
Все молчали. Нинель поправила очки и грозно осмотрела владения.
— Здесь она. Под кроватью, — ответила за всех Хохлакова.
Нинель подошла к Настиному месту, постучала по пружинистой сетке.
— Опять от кого-то прячешься? Ну-ка, вылезай! — Она заглянула под кровать, увидела пятно. — А это что такое?
Настя поднялась, села на матрасе, пригнув голову, чтобы не стукнуться.
— Вырвало меня. И живот болит.
— Она беременная, наверное! — не обращаясь особенно ни к кому, но больше разворачиваясь в сторону медсестры, сказала Хохлакова.
Марьяна опять подумала про мышьяк, но вслух ничего не сказала. Сова наклонилась к Насте.
— Поболит — перестанет. — Она достала что-то из кармана. — На вот тебе ключ от душевой, сходи туда, умойся и постирай одеяло. Ключ через полчаса мне отдашь! — Она снизила голос до полушепота: — Хотя и не время сейчас пользоваться душевой, но для тебя делаю исключение. Поняла?
— Поняла.
Сова выпрямилась и оглядела молчавших вокруг нее женщин.
— Ты, Хохлакова, возьми ведро и тряпку и протри два окна. А вторые два окна Марьянка протрет, а то сквозь пылюку и дороги не видать.
Остальные сжались на своих кроватях, желая сделаться незаметнее, чтобы и им не дали какою-нибудь работу. Нинель, удовлетворенная наведенным порядком, еще раз окинула всех взглядом поверх очков и удалилась.
Больные некоторое время молча сидели по койкам, не поднимая глаз. Но вот одна тетка, сидевшая недалеко от Марьяны и слышавшая предыдущий разговор, сказала:
— Вот вам и трудотерапия!
И всех будто прорвало. Пациентки зашевелились, захлопали дверцами тумбочек, начали переговариваться — обрадовались, что гнев медсестры их не коснулся.
Оля Хохлакова, которая не боялась никакого труда, заговорщицки наклонилась к Марьяне:
— Дашь мне шоколадку за то, что я вместо тебя протру твои два окна?
Марьяна немного подумала и вытащила из кармана своих хлопчатобумажных шортов небольшую «Аленку». От жары шоколадка растаяла, помялась и испачкала Марьяне руки.
— Чего в холодильник-то не положила? — недовольно спросила Хохлакова.
— Щас. Сама знаешь — или украдут, или подсыплют чего-нибудь. Не хочешь, не бери!
Марьяна не стала облизывать пальцы, аккуратно вытерла их салфеткой. Оля посмотрела, как она их вытирает, и у нее изо рта потекла слюна. Оля любила сладкое и представление о мягком, растекающемся по языку шоколаде было так соблазнительно, что она, не став спорить, быстро протянула руку к Марьяне и через секунду уже шуршала оберткой. Ее круглое красное лицо с испачканными шоколадом губами, языком и даже щеками светилось таким неподдельным удовольствием, что Настя, случайно взглянувшая на нее со своего матраса, опять испытала приступ тошноты.
Настя Сову не боялась. Знала, что мать с отчимом приедут и отвалят ей приличное вознаграждение, и даже знала, что они уже звонили Сове, договаривались, чтобы та помягче относилась к их дочери. Поэтому Настя хотела снова залечь под кровать. Но выполнить это ей не удалось. Противная тетка, чья койка располагалась у дальнего окна, схватила Настю за плечо и горячо зашептала в ухо:
— Дай мне на полчаса ключ от душа! Ты же еще не скоро туда пойдешь! Даже только минут на пятнадцать!
Настя молчала. Ключ от душевой в неурочное время был ее личной привилегией. Насте нравилось, что Сова отличала ее от других больных и была с ней вежлива. От тетки же исходил мерзкий запах дешевого дезодоранта, чеснока и пота. И вообще эта больная с ее просьбой была неприятна. Если Нинель узнает, что Настя нарушила правила и отдала ключ (а при распространенном всеобщем доносительстве Нинель обязательно это узнает), Настины привилегии закончатся. Насте рисковать не хотелось. Однако больная не унималась:
— Я тебе дам два яблока и лак для ногтей.
— Не нужны мне яблоки. — Настя крепче сжала ключ в кулаке.
Женщина, уговаривая, обняла Настю за плечи и пахнула ртом.
— Ну, лаком тогда дам покрасить ногти. На руках и на ногах! Лак самый модный. Сиреневый!
Кроме запаха чеснока и дезодоранта, от тетки исходил еще какой-то присущий только ей невыносимо резкий запах тела. Насте стало дурно. Цепкие потные пальцы не только не отпустили ее плечо, но переместились ниже к ладони и стали выдирать ключ из ее пальцев. Настя сжала кулак, но скоро поняла, что собственными силами ей не справиться.
— Оля-я-я! — отчаянно закричала она из-под кровати.
Хохлакова в этот момент собиралась отправить в рот последний кусок шоколада. Настин крик вывел ее из состояния шоколадной нирваны. Оля не любила, когда ей мешают.
Хороший пинок, нанесенный крепкой Олиной ногой, заставил Настину противницу оставить попытки силой добыть ключ от душевой. Больная ослабила хватку, встала перед Настей на четвереньки.
— Ну, что ты хочешь взамен?
Настя поняла: от нее не отвяжутся и надо извлечь из этого пинка пользу.
— Хорошую сигарету.
— Нет у меня сигарет.
— Тогда иди на фиг.
Просительница изменила тактику.
— Ну, д-а-а-ай ключик, пож-а-а-алуйста! Что тебе, жа-а-алко! — заныла она.
Вой был такой противный, что Настя уже готова была сдаться. Выручила опять Хохлакова.
— Она тебе даст ключ, а ты постирай ее одеяло! — сказала она с набитым ртом.
Такой вариант всех устроил.
— Мыло давай! — Цепкие руки сгребли одеяло в охапку.
— Возьми порошок в тумбочке. — Настя разжала пальцы и снова легла на живот.
Ольга проглотила последний кусок и икнула.
— Только отсыпь при всех! — сказала она. — А лак для ногтей давай сюда за посредничество. Я ногти покрашу. У меня теперь новый доктор!
Обладательница лака для ногтей потерла ушибленную задницу, пробурчала: «Ладно, принесу!» — и скрылась в направлении душевой.
— Думаешь, она там мыться будет? — скептически прокомментировала Марьяна. — Губы накрасит, глаза подведет, разденется догола и будет душем себе между ног наяривать. Потом привалится к стене и зарыдает басом. Она все время так делает, я уже не раз видела.