— Почему? — снова спросила врач.
— Вот эти самые «чики». Чики, чик-чирики.
— Не фамильярничайте! — крикнул ему Давыдов.
Врач внимательно слушала.
— Но все-таки о чем говорила ваша заведующая?
Никифоров вяло пожал плечами:
— Начинала она всегда о работе. Два-три предложения говорила дельных. А потом шли какие-то странные обрывки фраз. Что-то несвязное, будто бред. Но это не всегда. Иногда можно было разобрать, что она говорит о Боге. Вот как сегодня, например. Вы тоже слышали… — Никифоров повернулся к Давыдову. — А мы на протяжении месяца слушали это каждый день. Нечто о необходимости исцеления души через любовь, что-то о том, что если будет лекарство, которое может вызывать любовь, то через нее можно лечить многие болезни, которые до сегодняшнего дня считались неизлечимыми… Но все так сумбурно, бессвязно. И, честно говоря, слушать это каждый день надоело.
Врач что-то записывала в свои бумаги. Фельдшер тем временем сделал Тане укол. И вдруг одна Танина нога резко поднялась и согнулась в колене. И фельдшер, и Никифоров, стоявшие ближе к Тане, чем Давыдов, отпрянули. А Танина вторая нога вдруг тоже неестественно вытянулась и согнулась. Это было похоже на оживление Терминатора.
— Господи, что с ней?
Врач опустилась на корточки и пощупала Танино бедро, икроножную мышцу, пальцы. Быстро отдала приказание фельдшеру. Тот снова стал набирать в шприц лекарства. Таня стала шумно и редко дышать. Руки ее поднялись верх и беспорядочно скребли воздух.
— Она умирает?! — спросил потрясенный Давыдов.
— Вводи скорее, — шепнула врач, а Никифорову и Давыдову приказала, схватив Танины руки: — Это судороги. Нужно ее держать. Навалитесь оба на ноги.
Дальнейшее Давыдов помнил смутно, как в тумане. Таня опять бессвязно кричала, рвалась, потом наступила глубокая неподвижность, похожая на смерть. Потом Давыдов нес ее на руках по лестнице вниз, пронзительно выла сирена «Скорой помощи», за окнами мелькали какие-то незнакомые улицы, неизвестные дома. Металлические ворота больницы разверзлись перед ним как адовы врата. Он снова куда-то нес Таню. Затем уже в отделении его отстранили. Сказали, что он может идти, что они сделают все, что могут.
Два дня его к ней не пускали. Эта неизвестность измучила Виталия вконец. Потом через родственников он нашел Преображенова. Разговор с Александром Борисовичем был коротким.
— Если считаешь нужным, Виталий, транспортируй жену к нам. Я дам распоряжение — ее примут. Больница у нас клиническая, специалисты хорошие — разберутся.
Давыдов еще спросил:
— А условия у вас нормальные? Я имею в виду палаты, ну, и все остальное…
Ответ Преображенова поверг его в ужас:
— В том положении, в котором находится твоя жена, надо спрашивать не об условиях пребывания в палате, а о враче, который эту палату будет вести. Врач будет хороший. Это я тебе гарантирую.
— Как его зовут?
Преображенов чуть усмехнулся:
— Не «его», а «ее». Посмотрит твою жену заведующая семнадцатым отделением Альфия Ахадовна Левашова.
Альфия
Кабинет Альфии казался эталоном минимализма шестидесятых.
«Это от бедности или от особенности вкуса?» — спросил себя Дима, когда Альфия пригласила его сесть.
Широкое окно, тоже с решеткой, было раскрыто. При каждом дуновении ветерка металлические спиральки с крошечными колокольчиками, привешенные к люстре, издавали мелодичный звон. На журнальном столике (лакированная панель с тонкими ножками) стоял наготове электрический чайник. Дорогой письменный прибор, явно чей-то подарок, соседствовал на письменном столе с круглым аквариумом.
— Просторный у вас кабинет.
Дима не сразу решил, куда ему сесть. Синие рыбки, услышав чужой голос, сбились в аквариуме стайкой возле камней, и Сурин устроился подальше — в низкое кресло. Альфия стояла возле окна — поливала из стеклянного кувшина цветы. На окне, за накрахмаленной тюлевой занавеской, цвели голубые и лиловые фуксии. Дима раньше понятия не имел, что эти цветы — напыщенные бочонки среди седых небритых листьев — так называются. Однако у него было хорошее зрение: из каждого горшка торчала цветная этикетка на палочке из цветочного магазина.
Альфия все молчала, и он не знал, как себя вести.
— У вас тут как дома.
Альфия поставила на место кувшин, прошла и села за свой рабочий стол. Рыбки выплыли из-за камня и стали тыкаться носами в стекло в ожидании обеда.
— Когда я была студенткой, у нашего профессора психиатрии был похожий кабинет. В нем проходили заседания научного кружка.
— А в хирургическом центре, где я раньше работал, такой уютный кабинет был разве что у заведующего патологоанатомическим отделением.
Альфия неопределенно хмыкнула.
— Знаете, а я ведь почувствовал, что главный врач меня направит именно к вам.
Какую глупость он сморозил, не подумав! Получилось, что он с ней заигрывает.
Альфия нахмурилась.
«Сколько же ей лет? — подумал Дима. — Наверное, больше тридцати. Лет тридцать пять — тридцать шесть. И хотя лицо гладкое, без морщин, выражение не девичье — серьезное».
— Ну ладно, мальчик. Все-таки расскажи, что ты знаешь о психиатрии? — Альфия еще не выработала о Диме собственного мнения, но раз судьба свела их вновь, почему бы ей опять не пококетничать? У нее с утра было хорошее настроение.
— О психиатрии? — Дима решил не кривить душой. — Почти ничего. Кроме того, что это сложная, непонятная, малоизученная специальность.
Альфия удивленно приподняла брови.
— Ничего не знаешь? Как же это так? Чтобы попасть сюда на работу, нужно выдержать непростой конкурс.
— Дуракам везет, — отозвался Дима. — Вот такое странное произошло стечение обстоятельств. Но главный врач сказал, что вы меня всему научите…
— Чему это «всему»? — ухмыльнулась Альфия.
Дима посмотрел на нее, немного покраснел и промямлил:
— Психиатрии.
— А-а! Слава богу!
«Какой он все-таки еще молодой! — думала Альфия. — И не нахал. В целом приятный молодой человек».
А Дима с сожалением вспомнил, что в его дипломе было только три четверки против всех остальных отличных оценок — судебная медицина, «глазки», то бишь глазные болезни, и… психиатрия. Психиатрию изучали на пятом курсе, а он в это время уже вовсю дежурил в хирургическом отделении ночным медбратом. Он вспомнил это так отчетливо, как будто все было вчера. Какое счастливое время!
Альфия воткнула вилку чайника в розетку, открыла коробку конфет.
— Любишь сладенькое?
— В принципе, нет.
— Обрати внимание, наши больные все время сахар едят. Хрумкают, будто кролики.