Читать интересную книгу ВАЛИС. Трилогия - Филип Дик

У Платона где–то сказано, что если вы собираетесь стрелять в короля, то должны быть уверены, что убьете его. Епископы–консерваторы, потерпев неудачу с уничтожением Тима, в итоге сделали его еще сильнее, чем прежде. Так всегда с поражениями — о таком повороте событий говорится, что дело вышло боком. Теперь Тим знал, что никто в Епископальной Церкви Соединенных Штатов Америки не сможет его свалить. Если уж ему и суждено пасть, то ему придется заняться этим самому.

Что до меня, моей собственной жизни, то я владела домом, который покупала вместе с Джеффом. По настоянию своего отца Джефф некогда составил завещание. Мне не досталось многого, но досталось все, что было. Поскольку раньше я содержала и его, и себя, передо мной не встало финансовых проблем. Я продолжала работать в адвокатской конторе — свечной лавке. Какое–то время я думала, что со смертью Джеффа я постепенно утрачу связь с Тимом и Кирстен. Но это оказалось не тем случаем. Тим, кажется, нашел во мне того, с кем мог бы поговорить. Да и, в конце концов, я была одним из немногих, кто знал о его отношениях с его главным секретарем и деловым агентом. И, конечно же, это я свела его и Кирстен.

Помимо этого, Тим не бросал тех, кто стал его друзьями. Я даже добилась много большего, чем дружба — между нами была любовь, а из нее пришло и понимание. Мы без преувеличения были добрыми друзьями, в традиционном понимании. Епископ Калифорнийский, придерживавшийся столь многих радикальных взглядов и выдвигавший столь мятежные теории, в отношениях с близкими был старомодным, в лучшем смысле этого слова. Если вы были его другом, он был предан вам и таковым и оставался, как я писала миссис Мэрион годы спустя, когда Кирстен и Тим, как и мой муж, давно уже были мертвы. О епископе Арчере уж и позабылось, что он любил своих друзей и привязывался к ним, даже если ему и нечего было получить с них — в том смысле, что они имели или не имели какую–то возможность продвинуть его карьеру, повысить положение или помочь преуспеть в деловом мире. Все, чего я добилась в этом мире, — молодая женщина, работающая секретаршей в адвокатской конторе, и причем отнюдь не значительной. Стратегически Тим ничего не получал, поддерживая наши отношения, но он поддерживал их до самой смерти.

Некоторое время спустя после смерти Джеффа Кирстен обнаруживала симптомы ухудшения физического состояния, по которым врачи в конечном счете безошибочно распознали перитонит, от которого можно умереть. Епископ оплачивал все ее медицинские расходы, достигшие ошеломительной суммы. Десять дней она томилась в отделении интенсивной терапии одной из лучших больниц Сан–Франциско, горько жалуясь, что ее никто не навещает, что всем наплевать на нее. Тим, летавший по Соединенным Штатам с лекциями, виделся с ней так часто, как мог, но все же не достаточно, чтобы это ее устраивало. Я ездила к ней через весь город, используя любую возможность навестить ее. Как я, так и Тим (по ее мнению) реагировали на ее болезнь далеко не так, как требовалось. Большая часть времени, что я проводила с ней, выливалась в одностороннюю диатрибу, в которой она жаловалась на него и на все остальное в жизни. Она постарела.

Лично я вижу мало смысла в выражении «Тебе столько лет, на сколько ты себя чувствуешь», поскольку в конце концов возраст и болезни все равно побеждают и это глупое заявление отвечает лишь здоровым людям, кто не подвергался тем напастям, что Кирстен Лундборг. Ее сын Билл обнаружил безграничную способность к сумасшествию, за что Кирстен чувствовала себя ответственной. Она знала и то, что главным фактором в самоубийстве Джеффа были ее отношения с его отцом. Это ожесточило ее против меня, как будто вина — ее вина — побуждала ее постоянно оскорблять меня, главную жертву смерти Джеффа.

У нас действительно мало что осталось от дружбы, и у нее, и у меня. Тем не менее я навещала ее в больнице, и всегда одевалась так, чтобы выглядеть великолепно, и всегда приносила ей то, что она не могла есть, если это была еда, не могла одеть или воспользоваться.

— Мне запретили курить, — пожаловалась она мне как–то вместо приветствия.

— И правильно, — ответила я. — Ты снова подпалишь свою кровать. Как в тот раз. — Она едва не задохнулась за несколько недель до больницы.

Кирстен потребовала:

— Принеси мне пряжи.

— Спаржи… — передразнила я.

— Я собираюсь связать свитер. Епископу. — Ее тон иссушил слово. Кирстен умудрялась заключать в слова такую враждебность, какую редко когда услышишь. — Епископу, — заявила она, — нужен свитер.

Ее злоба сконцентрировалась на том, что Тим оказался способен прекрасно улаживать свои дела и без нее. На тот момент он был где–то в Канаде с лекцией. Какое–то время назад она спорила, что без нее Тим не протянет и недели. Ее пребывание в больнице доказало, что она была не права.

— Почему мексиканцы не хотят, чтобы их дети женились на черных? — спросила она.

— Потому что их дети будут слишком ленивыми, чтобы воровать, — ответила я. — Когда чернокожий становится ниггером?

— Когда выходит из комнаты.

Я села на пластиковый стул перед ее кроватью и спросила:

— Когда безопасней всего водить твою машину?

Кирстен злобно взглянула на меня.

— Скоро ты отсюда выйдешь. — Попыталась я приободрить ее.

— Я никогда отсюда не выйду. Епископ, вероятно… Не важно. Двигает задницей в Монреале. Или где он там. Знаешь, он затащил меня в постель во время нашей второй встречи. А первая была в ресторане в Беркли.

— Я была там.

— Поэтому–то он и не смог сделать этого во время первой встречи. Если б мог, то сделал. Тебя это не удивляет? Я могла бы рассказать тебе кое–что… Но не буду. — Она замолчала и сердито посмотрела на меня.

— Хорошо, — сказала я.

— Что хорошо? Что я не буду рассказывать?

— Если ты начнешь рассказывать, то я встану и уйду. Мой психиатр велел мне установить четкие границы в общении с тобой.

— Ах, ну да, ты же одна из них. Кто проходит курс терапии. Ты и мой сын. Вам двоим следует держаться вместе. Ты могла бы лепить глиняных змей на трудотерапии.

— Я ухожу. — Я встала.

— О боже, — раздраженно выдохнула Кирстен. — Сядь.

— Что случится со шведом с синдромом Дауна, сбежавшим из психушки в Стокгольме?

— Не знаю.

— Его найдут преподающим в норвежской школе.

Кирстен засмеялась:

— Иди подрочи.

— Мне не надо. Мне и так неплохо.

— Наверноe, так. — Она кивнула. — Как бы я хотела вернуться в Лондон. Ты ни разу не была в Лондоне.

— Не хватало денег, — парировала я, — в Епископском дискреционном фонде. Для Джеффа и меня.

— Ах, точно. Я весь его спустила.

— Большую его часть.

— Я помирала с тоски. Пока Тим торчал с этими старыми педиками–переводчиками. Он говорил тебе, что Иисус — фальшивка? Поразительно. Вот через две тысячи лет мы и выяснили, что все эти Logia и все эти высказывания «Я есмь» целиком выдумал кто–то другой. Никогда не видела Тима таким подавленным. Он только и делает, что сидит, уставившись в пол, в нашей квартире, изо дня в день.

Я ничего не ответила на это.

— Как ты думаешь, это имеет значение? — спросила Кирстен. — Что Иисус был фальшивкой?

— Для меня — нет.

— Они в самом деле не опубликовали важнейшую часть. О грибе. Они будут хранить это в секрете, сколько смогут. Однако…

— Что за гриб?

— Энохи.

— Энохи — гриб? — недоверчиво переспросила я.

— Гриб. Тогда это был гриб. Они выращивали его в пещерах, эти саддукеи.

— Господи Иисусе!

— Они делали из него грибной хлеб. Они делали из него отвар и пили его. Ели хлеб, пили отвар. Вот откуда появились два вида хостии, тело и кровь. По–видимому, гриб энохи был ядовитым, но саддукеи нашли способ обезвреживать яд — по крайней мере, что–то делали с ним, что он не убивал их. Они галлюцинировали с него.

Я засмеялась.

— Тогда они были…

— Да, они торчали. — Теперь смеялась и Кирстен, вопреки своему желанию. — А Тиму приходится каждое воскресенье подниматься в соборе Божественной Благодати и совершать причащение, зная обо всем этом, зная, что они просто перлись в психоделическом трипе, как малолетки на хипповом Хайт–Эшбери. Я думала, что это убьет его, когда он узнал.

— Тогда, по сути, Иисус был наркодилером!

Она кивнула.

— Двенадцать апостолов — это теория — контрабандой доставляли энохи в Иерусалим, и их схватили. Это лишь подтверждает, что разгадал Джон Аллегро… Если тебе довелось ознакомиться с его книгой.[79] Он один из величайших ученых по ближневосточным языкам… Он был официальным переводчиком Кумранских рукописей.

— Я не читала его книгу, но знаю, кто он такой. Джефф рассказывал.

— Аллегро понял, что ранние христиане исповедали тайный грибной культ. Он вывел это из свидетельств в самом Новом Завете. И он обнаружил фреску или настенный рисунок… в общем, изображение ранних христиан с огромным грибом amania muscaria…