Читать интересную книгу Химеры просыпаются ночью - Райво Штулберг

Самому через Телепорты путешествовать мне не приходилось, но, по рассказам, перебросы происходили на сравнительно небольшие расстояния, и что некоторые сталкеры умудрялись немного сократить время какого-нибудь своего рейда.

Неподалеку виднелась деревенька. Так какой там населенный пункт мог оказаться поблизости? Это явно не Кордон — его я бы узнал из любой точки. Но не было похоже также ни на одно знакомое мне место. Либо на этот раз меня перебросило уж очень далеко, либо… не знаю, что тогда.

Да нет же, скорее всего, просто очень мощный Телепорт попался.

Находиться в чистом поле на промозглом ветру было очень неуютно, так что выбора дальнейшего направления не было — только на деревню. Только бы не бандиты там оказались.

Я осторожно подошел к первым домам и затаился, вслушиваясь. Обычно бандитская братия ведет себя весьма шумно. Есть у них в этом даже некий понт: дескать, никого мы не боимся, нам не от кого скрываться, это все остальные должны, едва заслышав наши голоса, в ужасе бросаться наутек. Но сейчас из деревни не доносилось ни звука. Только ветер шумел в ушах. Тогда я стал тихонько прокрадываться дальше.

Ни следа на свежем снегу, даже кабанье копыто не отпечаталось ни разу. Представилось даже то, что деревня находилась столь далеко от основных хоженых сталкерских троп, что прозябала в безызвестности далеко не первый год. Хотя, это маловероятно. Если только не в самой глубине Зоны, куда сунется разве что настолько крутой дальнобой, что пройдет в своей снаряге через аномалию и даже не почувствует никаких изменений. Тогда насколько же мощным должен был оказаться мой Телепорт!

Снег был неглубок, но местами намело выше щиколотки, так что приходилось ступать осторожно: кто знает, какие сюрпризы скрывались под ним на этой необжитой земле. А потом случился первый сюрприз. Прямо по курсу виднелась весьма подозрительная вмятина. Аномалия? Я вытащил детектор и вытянул его перед собой, но… прибор молчал. То есть, он совсем молчал. Попросту не работал. Сколько ни тряс его, ни шлепал батарейками друг о друга, пытаясь хотя б на минуту вернуть к жизни, — тщетно. С досады я едва не расколошматил его о дерево, но сдержался. Впрочем, он уже был бесполезной железкой. А в незнакомом месте без детектора и дозиметра ошиваться было бы крайне рискованно. Впрочем, что я мог сделать? Побросал снежками в подозрительную область. Те ложились ровно, не рассыпались и не изменяли траектории. На всякий пожарный все же обошел вмятину стороной.

А вот еще одного врага — невидимого и безжалостного — обнаружить не получится никакими снежками. Радиация. Кто знает, в какие места забросило меня, какая здесь доза… Я прислушался к ощущениям на языке. По рассказам, стоит зайти в грязную зону, на кончике языка начинает ощущаться металлический привкус, похожий на кровавый. И у меня не было причин не доверять таким рассказам: слышал я это от бывалого сталкера, потоптавшего Зону, если не вдоль и поперек, то уж точно очень глубоко. Он заглянул на Кордон как раз после очередного рейда с Радара. Радиоактивный загар четко обозначил на его лице дыхательную маску, даже защитные очки не спасли от массированного бета. Как он рассказывал, в глубине Зоны есть такие места, которые надо миновать даже в полной амуниции не иначе, как бегом. Счет там идет на секунды. Двадцать-тридцать секунд — и только, а дальше ты покойник. Замешкался, зацепился ногой о корягу, упал — и вот уже рот переполнился металлической слюной, силы начинают стремительно покидать, потом жутко трещит голова, открывается рвота… Все, через несколько дней тело покроется язвами, чулком начнет сползать кожа, выпадать волосы и зубы.

Зато на какие сокровища можно напасть, прорвавшись сквозь эти участки!

Судя по снаряжению, деньжата водились у него в немалых количествах.

Впрочем, что деньги, если, по слухам, тот сталкер свалился в онкологической клинике на Большой земле… И суперснаряга не помогла.

Тем более, куда уж мне — в обыкновенной-то куртке, малость утепленной.

Но привкуса не ощущалось, я стал передвигаться смелее. Чтобы спрятаться от ледяного ветра, зашел в наименее обваленный дом, крытый шифером. Рубероид, конечно, мог нести в себе грязную пыль, но в некоторых комнатах крыша уцелела полностью, так что можно было надеяться на относительную чистоту.

Я сидел в углу, поодаль от разбитого окна, и слушал завывание ветра снаружи, продумывал план дальнейших действий. Выходить в поле перед надвигавшимися сумерками было бы очень неразумно. Да и куда пойду? На Кордоне делать нечего, та земля для меня отныне закрыта. Двигаться вглубь — сначала на Янов, а потом? Потом только на Росток. Но к чему такие крюки выписывать? А и то снаряга не выдюжит. Пытаться раздобыть хороший комбез — значит, вступить в открытый бой с серьезным, матерым сталкерюгой, бойцом, прошедшим сквозь огни и воды Зоны. Дохлый номер, что и говорить.

Потом мелькнула мысль, что нужно покидать Зону совсем. Но вряд ли обо мне забыли всего только за год. Не таковы мои подвиги. И здесь оставаться нельзя. Как ни крути — только на север, на север.

В комнате было не так холодно, как на улице, но через полчаса неподвижного сиденья начало пробирать. Я поднялся, попрыгал на месте, потопал ногами, даже совершил энергичную короткую пробежку. На несколько минут будто бы согрелся. Но, стоило снова опуститься на пол, холод брал свое.

Тем временем, сумерки быстро сгущались, было понятно, что без костра ночь пережить будет крайне трудно, а потом — потом снова воспаление, от которого мне уже не оправиться. Но кто знал, кого может привлечь огонь.

Говорят, что чувство самосохранения — самое сильное чувство. Стоило бы ему довериться, но в моем случае это чувство боролось за два прямо противоположных поступка: разводить костер или не разводить. В конце концов, после очередной пробежке на месте, я рассудил, что стоит все-таки призвать огонь в союзники в борьбе с этой ночью. Если кто-то из врагов и заглянет на огонек, я всегда могу попробовать дать отпор, в то время, как хищник скорее нападет на человека в полной темноте, а костра все же испугается. Да и фактора внезапности у него не будет. К тому же, придет или не придет — это еще вопрос, пневмония же или банальное обморожение были мне уготовлены в обязательном порядке, не разожги я костер.

Раздобыл приличный обломок шифера с одной из обвалившихся крыш, положил его на пол. В доме нашлось кое-что из мебели, разломал, облил жидкостью для розжига, и вскоре шустрый язычок алого пламени бодро облизывал дрова. Потом огня стало больше, мое тело понемногу начинало впитывать животворительное тепло.

Костер я предусмотрительно разложил недалеко от окна, и, хотя риск быть замеченным издали, от этого был выше, мне не грозила перспектива задохнуться или угореть во сне: дым уходил через проем окна в ледяную окружающую среду улицы.

Нужно было поспать; восстанавливать и беречь силы: кто знает, сколько времени придется блуждать по мерзлой Зоне с весьма скудными припасами. Кто знает, сколько впереди бессонных ночей, голодных и холодных дней скитания. Нет, теперь я не был тем неопытным юношей, что год назад явился сюда, еще до конца не отвыкнув от теплого дома и собственной комнаты. Но и матерым сталкером меня по-прежнему назвать было нельзя. Многого еще не видел, многого не испытал. Но одному ночевать в Зоне приходилось. Везло: ничего не случалось в те ночи. Даст Бог — переживу и эту. Или не даст. В моем ли положении вообще размышлять о Боге и просить его о чем-то. Отчего я стал таким — вот вопрос, который, наверное, задает себе каждый. Не только тот, кто находит удовольствие в убийстве, но вообще — каждый. Кто сделал его тем, кто он есть? И отчего точно такие же люди вокруг — другие? Среда ли делала человека или от рождения уготовано кому-то искать наслаждение в творчестве, кому-то в любви, иным — в одурманивающих веществах, ну а кому-то — таким, как я, — в растерзании себе подобных. Много раз я задавал себе этот вопрос. Сначала, когда делал вид, будто все нормально, — осторожно, даже боязливо. И сразу прятал вопрос глубоко-глубоко внутрь себя, даже не продумав его и на пару сантиметров вглубь. С годами же это становилось сильнее меня, и порой я с любопытством делал попытки разобраться. Но — нисколько не ужасаясь своего положения. Тогда меня пугала лишь перспектива быть пойманным, разоблаченным. Боялся ли я самого факта лишения свободы и пребывания в тюрьме или того, что тогда не будет нового материала для получения наслаждения? Видимо, и то, и другое. Если бы не училище, вряд ли я углублялся в себя так далеко. Таскал бы себе днем ящики в каком-нибудь магазине или на рынке, а по вечерам поджидал бы припозднившихся неосторожных прохожих, незатейливо оприходовал бы их, а потом напивался водки и шел себе спать. Образование — хотя бы и такое, что у меня, — подпитывало почву для размышлений. Этому же способствовали часы и часы одиночества. И порой мне казалось, что самоанализ ничуть не уступал фрейдовскому. Впрочем, с трудами Фрейда я был не знаком, лишь немного слышал о них, в самых общих чертах. Но почему-то казалось, что у меня получалось нисколько не хуже.