Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

Теперь Марк пользовался в Жонвиле большим авторитетом. Как и везде, истина постепенно завоевывала там свои права, просвещение рассеивало тьму невежества. За несколько лет Марку удалось добиться возрождения общины, которую Жофр умышленно старался развалить, предоставив хозяйничать там аббату Коньясу. По мере того как из школы Марка выходили сознательные, здравомыслящие люди, повышался умственный уровень, изменялась психология, и народ мало-помалу освобождался от ложных понятий и представлений; наблюдался значительный духовный подъем; люди становились искреннее, приучались логически мыслить и проявляли братскую солидарность; вместе с тем возросло и материальное благополучие, ибо процветание и счастье человека зависит от его образованности и нравственной высоты. В опрятные домики Жонвиля вернулось довольство, земля хорошо обрабатывалась, на нивах созревал богатый урожай, и поля, раскинувшиеся под знойными лучами солнца, радовали глаз. В этом счастливом уголке люди стремились к мирному прогрессу, о котором на протяжении долгих веков так страстно мечтало человечество.

Мэр Жонвиля Мартино всецело подчинился влиянию Марка и действовал с ним заодно, склонив на свою сторону весь муниципальный совет. Союз школьного учителя и сельских властей становился все прочнее, можно было без помех осуществлять необходимые преобразования. Аббат Коньяс, которому отец Крабо внушал, что необходимо ласково обращаться с женщинами, дабы удержать их в церкви, некоторое время старался обуздать свой неистовый нрав; но ему была чужда елейность, и, видя, что женщины отвернулись от него, он стал по-прежнему бешено на всех накидываться. Он дошел до настоящего изуверства и за малейшие прегрешения походя пророчил прихожанам вечные муки. Он до крови выдрал за уши крошку Мулена, когда тот дернул за юбку его злющую служанку Пальмиру, раздававшую направо и налево тумаки и подзатыльники. Другой раз закатил пощечину малютке Катрин, засмеявшейся во время мессы, когда он высморкался в алтаре. А в прошлое воскресенье, убедившись, что его явно избегают, пришел в ярость и пнул ногой г-жу Мартино, супругу мэра; она не сразу уступила ему дорогу при встрече, и ему показалось, будто она задирает перед ним нос. Это уж переходило всякие границы, и Мартино подал на Коньяса жалобу в исправительный суд. Но кюре не желал сдаваться и яростно отбивался от посыпавшихся на него судебных дел.

У Марка уже давно созрел некий план, и теперь он получил наконец возможность осуществить его. В силу новых законов монахини, которые жестоко эксплуатировали в мастерских Доброго Пастыря многочисленных работниц, чахнувших от непосильного труда и недоедания, были вынуждены покинуть Жонвиль; люди вздохнули свободнее: наконец-то они избавились от этого страшного бедствия и позора! Обширное здание мастерских пошло с торгов, и Марк убедил муниципальный совет приобрести его для общины под народный дом. Он предлагал устроить там, по мере накопления средств, залы для игр и танцев, библиотеку, музей и бесплатную баню. По мысли Марка, этот народный дом, где трудовой люд мог бы с пользой проводить время, отдохнуть и повеселиться, должен был отвлечь жителей Жонвиля от церкви. Многие женщины до сих пор ходили в церковь, чтобы похвалиться своими обновами и поглазеть на чужие; конечно, они охотнее отправятся в народный дом, где найдут общество друзей и разумные развлечения. По случаю открытия первого зала для игр и танцев был дан большой народный праздник.

Мэр и муниципальный совет не могли себе простить, что в свое время позволили посвятить общину Сердцу Иисусову, и теперь стремились уничтожить всякое воспоминание о былом безрассудстве. Мартино со свойственной ему осторожностью поспешил снять с себя ответственность и взвалил всю вину на бывшего учителя: это Жофр отдал его во власть аббата Коньяса, Жофр запугивал его, говоря, будто и ему и Жонвилю грозят неисчислимые беды, если он всецело не подчинится церкви, которая на веки вечные останется у власти и будет распоряжаться судьбами человечества. А теперь, убедившись, что все это враки, что попы потерпели поражение, а благосостояние Жонвиля растет по мере того, как он отходит от церкви, Мартино, этот бывший крестьянин, человек молчаливый, практический и себе на уме, горячо желал оказаться в стане победителей. Ему хотелось устроить какую-то церемонию; она будет носить характер отречения от старого, и он, мэр, явившись с членами муниципального совета, учредит в общине культ разума и истины, который заставит людей позабыть о мрачных временах, когда Жонвиль поклонялся кровавому идолу безумия и лжи. Эту церемонию Марк предложил устроить при открытии зала для игр и танцев в народном доме, где каждое воскресенье должны были теперь проводиться народные праздники.

Началась деятельная подготовка. Ученики и ученицы Марка и Женевьевы намеревались дать небольшое представление с пением и танцами. Организовался оркестр из местной молодежи. Девушки, одетые в белое, как некогда дщери девы Марии, будут петь и плясать, прославляя мирный сельский труд и земное счастье. Этот праздник должен был стать праздником жизни, могучей, деятельной, счастливой, бьющей через край, жизни как извечного источника мудрости и силы. Были намечены различные игры, для физических упражнений отведены гимнастические площадки и лужайки в соседнем саду, для женщин устроены уютные уголки в саду и в гостиных, где, собравшись вместе, они могли беседовать и развлекаться. В день открытия народного дома зал украсили цветами и зеленью; принаряженные и веселые жители Жонвиля с утра высыпали на улицу.

В это воскресенье Миньо, по желанию Марка, привел из Морё, с согласия их родителей, всех своих учеников, чтобы они приняли участие в празднике. До сих пор для жителей Жонвиля и Морё служил одни священник, а теперь они могли пользоваться сообща залом для игр и танцев. Марк встретил Миньо около церкви; они видели, как старая Пальмира в бешенстве захлопнула церковные двери и дважды повернула ключ в замке. Утром аббат Коньяс служил мессу в совершенно пустой церкви; в неистовом гневе он приказал Пальмире наглухо запереть божий дом, — отныне ни одна живая душа не войдет туда, раз эти безбожники теперь поклоняются каким-то мерзким идолам. Аббата нигде не было видно, — должно быть, заперся у себя; он даже не показывался в своем саду, выходившем на дорогу, которая вела к народному дому. Аббат не ошибся, наплевать было Жонвилю на Сердце Иисусово, Жонвиль больше не признавал этого культа, отвергая последнее воплощение Христа.

— Знаете, — говорил Миньо Марку, — аббат Коньяс уже два воскресенья подряд не был в Морё. Он не без основания считает излишним проделывать четыре километра только для того, чтобы служить мессу каким-нибудь двум нищенкам и трем девчонкам. Все Морё пришло в негодование, когда он погнался за малюткой Лувар и надавал ей тумаков за то, что она показала ему язык. Он прямо помешался от злости с тех пор, как понял, что его карта бита, и теперь уж мне приходится защищать его, чтобы возмущенные люди не расправились с ним по-свойски.

Интересуясь кое-какими подробностями, Марк расспрашивал Миньо, и тот продолжал с улыбкой:

— Да, да, представьте себе, даже наш мэр, Салёр, этот разбогатевший скотопромышленник, человек крайне осторожный, который больше всего на свете дорожит своим покоем, собирался возбудить против него судебное дело и писать жалобу епископу. Право же, если в первое время мне приходилось усиленно бороться в Морё с невежеством и суевериями, которые насаждал мой предшественник, клерикал Шанья, то теперь факты говорят сами за себя. Парод идет ко мне, скоро у школы не будет соперника, и церковь закроется навсегда.

— Ну, этого мы еще не добились, — весело сказал Марк. — Аббат Коньяс будет сопротивляться, пока государство его оплачивает, а Рим руководит им. Я всегда думал, что мелкие общины, глухие уголки вроде Морё, особенно такие, где живут зажиточно, должны раньше других освободиться от священника, потому что его исчезновение не внесет никакой перемены в общественную жизнь. Священник и раньше не пользовался там любовью, церковь посещают все реже, и с ним распрощаются без всякого сожаления, как только люди почувствуют, что их связывает сознание гражданского долга, на почве которого возникает нерушимый человеческий союз и живое, здоровое чувство удовлетворения.

Но пора было начинать торжество. Марк и Миньо направились к народному дому, где собрались их ученики. Женевьева была уже там вместе с Сальваном и мадемуазель Мазлин; эти двое вышли из своего уединения, чтобы присутствовать на празднестве, которым завершалась их многолетняя плодотворная деятельность. Все веселились, чувствовали себя как дома, атмосфера была самая дружественная. Явились местные власти, муниципальный совет; мэр, выступавший в трехцветной перевязи, объявил от имени общины открытие народного дома. Дети, невинные и чистые, играли, смеялись, пели, открывая новую эру труда и мирных радостей. Они прославляли вечную непобедимую юность, которая преодолеет последние препятствия на пути к будущему Городу братства и мира. Все, что дети не в силах совершить сегодня, совершат за них их потомки. И как только прозвучал этот ликующий, полный надежды клич, появились юноши и девушки, являя собой образ грядущей плодовитости. Затем предстала зрелость — мужья и отцы, жены и матери, великий плодотворный труд всего народа; за ними старые люди, с умилением предающиеся воспоминаниям: прекрасен вечер жизни, если жизнь прожита честно и с пользой. Человечество вновь осознало свое назначение, принимая вместо небесного идеала закон земного бытия, основанного на разуме, истине, справедливости; люди стремились к достижению братства, мира и счастья. Теперь жители Жонвиля будут собираться в этом доме для чистосердечной, дружеской беседы, отныне здесь никого не будут преследовать угрозами, запугивать карами, солнце будет изливать яркий, радостный свет на всех людей, без различия возраста. Отныне никто не станет здесь смущать рассудок и душу, торгуя в розницу обманчивым раем. Успокоенные, веселые выйдут люди из этого дома, радуясь жизни. И, не устояв перед этой живой радостью, благотворным солнечным светом, рушилась вся жестокая бессмыслица старых догматов.