Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Швеция отстаивала свой нейтралитет с большей твердостью, поскольку близость к Германии делала эту страну уязвимой для нападения: агентов и информаторов союзников шведы неумолимо отправляли в тюрьму. Лишь в 1944–1945 гг., когда исход войны представлялся уже очевидным, Стокгольм сделался податлив на дипломатическое давление Лондона и Вашингтона и не преследовал более их сторонников.

Многие разведывательные операции союзников проводились на территории Швейцарии, хотя и здесь любая деятельность такого рода пресекалась сразу, как только становилась известна властям. Страна отказала в убежище евреям, бежавшим от нацистов, а ее банки обогатились, принимая на хранение имущество и нацистских лидеров, и их еврейских жертв: в итоге значительная часть вкладов и депозитов досталась банкам, поскольку владельцы погибли. Эстелла Сапир, дочь богатого французского еврея, погибшего в холокосте, говорила: «Мой отец сумел уберечь свои деньги от нацистов, но не от швейцарцев»2. Швейцария оказывала существенную промышленную и технологическую поддержку странам оси: в 1941 г. она увеличила экспорт химикатов в Германию на 250 %, металлов – на 500 %. В Швейцарию направлялся основной поток «трофеев» наци со всей ограбленной ими Европы; в банках, по оценкам американского Управления стратегических служб (OSS), накопились «гигантские суммы» перемещенных фондов3. Швейцарцы, глазом не моргнув, выплачивали нацистам страховые премии по полисам уничтоженных немецких евреев, а после войны Берн отмахивался от любых обвинений по этому поводу, ибо «все соответствовало швейцарскому законодательству»4. Лишь малая доля заоблачных доходов Швейцарии от злоупотреблений военного времени была со временем признана, и уж совсем ничтожные репарации выплачены евреям или родственникам жертв. Для ледяных сердец жителей кантонов война оказалась всего-навсего хорошим бизнесом.

Что же касается стран, участвовавших в конфликте на стороне союзников, их ненависть к врагу, как нетрудно догадаться, угасала с расстоянием от места событий и последствий агрессии. Например, опрос, проведенный в середине 1942 г. Управлением военной информации, показал, что треть американцев предпочла бы сепаратный мир с Германией5. Январский опрос 1944 г. обнаружил, что ненависть к германцам питают 45 % англичан и всего 27 % канадцев.

И все же для большинства народов Европы и Азии война превратилась в страшную повседневную реальность. В республиках советской Средней Азии, в неизвестных большому миру уголках, забирали из семей кормильцев в Красную армию, поблизости от кишлаков вырастали лагеря военнопленных, хронически недоставало еды. 19 февраля 1942 г. японские летчики долетели до североавстралийского порта Дарвин и сбросили бомбы, убив 297 человек, в основном докеров и работавших в гавани грузчиков. Хотя налеты такого масштаба никогда больше не повторялись и Австралию тревожили разве что спорадические и весьма незначительные морские операции Японии, уверенность страны в своей недосягаемости для военных действий пошатнулась. Племена тихоокеанских островов и обитатели азиатских джунглей вербовались в ту или иную армию, хотя обычно не понимали, за что или против чего сражаются их господа. Даже в некоторых районах России отмечалось подобное невежество: начальник одного из лагерей у реки Печоры, за полярным кругом, удивлялся тому, как мало в соседних деревнях осведомлены о мировых событиях. Крестьяне почти ничего не знали даже о войне с Германией6.

Подавляющее большинство населения воюющих стран (за исключением Италии) поддерживало в этом конфликте свои правительства, по крайней мере пока их страна не начинала проигрывать. Однако существовали и оппозиционные меньшинства, тысячи людей были посажены за противодействие военным усилиям в тюрьму, в том числе и в демократических странах. Насилию подвергались и те люди, в чьей лояльности возникали сомнения, порой совершенно несправедливые: так, в Англии в 1939 г. арестовали всех граждан Германии, в том числе спасавшихся от Гитлера евреев. Историк Тревельян был в числе известных людей, протестовавших против огульных арестов: правительство, по его словам, не понимало, какой ущерб «наносит нашему делу, особенно с моральной точки зрения… когда подвергает заключению, хватает политических беженцев». Точно такую же ошибку допустила и Америка, интернировав живших в стране уже не первое поколение японцев. Отстаивавший эти меры губернатор Айдахо заявил: «Япошки живут, словно крысы, размножаются, словно крысы, ведут себя, словно крысы. Нам они тут не нужны»7.

К началу войны Штаты отнюдь не представляли из себя однородное общество. Например, сограждане относились с подозрением к евреям, их не допускали в клубы и другие элитарные заведения. Опросы военного времени показали, что из всех этнических групп наибольшее недоверие навлекли на себя итальянцы, а почетное второе место занимали евреи: так, отвечая на опрос в декабре 1944 г., большинство американцев готовы были признать, что Гитлер расправился с каким-то количеством евреев, но никак не уничтожает их миллионами.

У чернокожих американцев имелись все основания скептически взирать на «крестовый поход во имя свободы», ибо в их родной стране сохранялась расовая сегрегация, и в армии тоже. На ресторане рядом с тренировочным лагерем в Южной Каролине, где обучался Джон Капано, висело объявление «Ниггерам и янки вход запрещен». Капано вспоминал: «Там был такой “белый” отряд, который все время колошматил черных на автостоянке»8. В 1940 г. были зафиксированы шесть случаев линчевания чернокожих на юге, из них четыре – в Джорджии, а также множество избиений, из которых три также закончились смертельным исходом. Виргинские дамы подали официальный протест против посещения Элеонорой Рузвельт «смешанных» танцев в Вашингтоне: «Опасность, – писали эти дамы, – заключается не в нравственном падении девиц, принимавших участие в танцах, ибо они… и без того принадлежат к худшим представительницам женского пола, но в том, что миссис Рузвельт своим присутствием придала достоинство этом унизительному мероприятию, супруга президента Соединенных Штатов санкционировала увеселение, в котором участвуют… обе расы, и ее примеру могут последовать другие неразумные белые»9.

Существенный приток чернокожих рабочих в Детройте вызвал в 1942 г. возмущение со стороны белых, а к июню начались уже серьезные столкновения. В следующем году расовые гонения продолжались: в Детройте они были направлены против черных, а в Лос-Анджелесе – против мексиканцев. Президент обошел молчанием ситуацию в Детройте и в целом до самой смерти предпочитал не вмешиваться в расовые проблемы. Тем временем доля чернокожих рабочих в оборонной промышленности возросла с 2 % в 1942 г. до 8 % в 1945-м, но все равно была ниже пропорциональной. Немало афроамериканцев было призвано в армию, однако почти никому не доверили оружие, а сегрегация давала себя знать и здесь: американский Красный Крест отделял даже запасы крови «для белых» и «для цветных». Некоторые люди хотели бы понять разницу между особо помеченными скамейками «для евреев» в нацистской Германии и «для цветных» во Флориде.

В начале войны многие белые американцы, иммигранты первого и второго поколения, идентифицировали себя как часть той национальной группы, к которой они принадлежали раньше. Особенно это было заметно в среде американцев итальянского происхождения, которых насчитывалось около пяти миллионов: вплоть до декабря 1941 г. в их местных газетах прославлялся великий Муссолини. Было опубликовано письмо читателя, одобрявшего вторжение немцев в Польшу и предсказывавшего, что «обновленная Италия победит и завоюет земли, как римские легионы при Цезаре»10. Даже после того, как их новая родина объявила войну Муссолини, многие италоамериканцы пытались вообразить некий сценарий, в котором победа США не предполагала бы поражения Италии.

Но к 1945 г. произошли большие изменения. Тяготы войны и в особенности совместная служба в армии способствовали ускоренной интеграции национальных групп. Например, Энтони Карулло перебрался с семьей в США с юга Италии в 1938 г. Из армии (он служил в Европе) Энтони вынужден был писать только сестрам, а не матери, которая не выучила английский. Тем не менее на вопрос «Будете ли вы сражаться с итальянцами, если мы отправим вас на Апеннины?» двадцатилетний солдат решительно отвечал: «Я – гражданин Америки и готов сражаться с кем угодно»11. Сержант Генри Киссинджер, немец по крови, впоследствии утверждал, что именно война выковала из него настоящего американца12. С 1942 по 1945 г. миллионы его соотечественников, таких же недавних иммигрантов, становились гражданами.

Гораздо более сложным и мучительным был вопрос о патриотизме и лояльности для жителей стран, оккупированных державами оси, и для колоний, находившихся под властью европейских держав. В некоторых регионах по сей день спорят, считать ли тех, кто согласился служить немцам или японцам или оказывал сопротивление союзникам, предателями или же это была своеобразная форма патриотизма. Многие европейцы под оккупацией оставались на службе в полиции, действовали против интересов союзников и на руку немцам: так, французские жандармы ловили евреев и отправляли их в лагеря смерти. И вопреки легенде о поголовно помогавших евреям голландцах (возникновению этого образа способствовал дневник Анны Франк) на деле голландские полицейские оказались намного беспощаднее французских коллег: отлавливали, обрекая на депортацию и заведомую гибель, бόльшую часть своих соотечественников-евреев.