трудно… Я же очень старался… Пустяки все это…
Но затем настал момент истины. Леша еще более посерьезнел и поманил меня на край колхозного поля. От его цепкого взгляда не ускользнуло и это печальное обстоятельство. Огромный кусок поля оказался начисто потерян как сельхозугодия. И речи не могло быть, чтоб какой-нибудь пусть даже самый никудышный агроном вдруг захотел собрать здесь что-то похожее на урожай. Хотя, на мой взгляд, вряд ли закрома родины, и без того изрядно дырявые, особо пострадают от этой потери, но факт моего разгильдяйства был налицо.
Попробовал как мог пояснить опечаленному пастуху, что не хватило опыта совладать с обезумевшим стадом, которое мчались на колхозные посевы, словно за ним гналась стая волков, не обращая на меня никакого внимания. Но, похоже, Алексей этому мало поверил. Он стоял и с сожалением смотрел на испохабленное поле, тяжело вздыхал, время от времени укоризненно бросая на меня непонимающий взгляд. Мне ответить ему было просто нечего. Так мы и разошлись.
А уже вечером весь покрытый, как мельник мукой, слоем серой пыли, с подтеками пота на худом, даже в чем-то аскетическом лице он вызвал меня из дома. Видимо, мысль о нерадивости моей не давала ему покоя весь день, и он осторожно стал интересоваться, как я осуществлял руководство над вверенным мне стадом. Не мудрствуя лукаво, стал будто диктор сурдоперевода при помощи обеих рук пояснять, как охаживал их хворостиной, кричал, орал, угрожал. Но все мои угрозы они воспринимали как глухой на пешеходном переходе визг тормозов за спиной. Они меня словно не слышали! А удары хворостиной были для них столь же слабы как комариные укусы. Видимо, эти скотинки сразу поняли, что никакой реальной угрозы я для них не представляю, а потому делали все, что им вздумается.
Тогда Алексей, не слезая со своего мерина, напрямую спросил, что именно кричал я в адрес телушек. Недоуменно пожав плечами, перечислил весь свой скудный арсенал ругательств типа цыля, пошли вон, дуры рогатые, и тому подобное. Алексей недоверчиво смотрел на меня сверху вниз, слушал и когда я закончил, то переспросил, а не пробовал ли я вот такой оборот: и он с выкрутасами выдал что-то совершенно неподдающееся переводу и какому-либо осмыслению. Ключевым в его фразе было более-менее знакомое мне словечко «курвы». В тот же момент находящиеся в зоне слышимости несколько телушек, как только до них долетело знакомое словосочетание, дружно подпрыгнули и понеслись прочь с немыслимой скоростью.
С готовностью подтвердил, ничему подобному он меня не учил, а самостоятельно я вряд ли когда догадался, на каком языке требуется изъясняться с милейшими телушками. Алексей тяжело вздохнул и согласился, что здесь его вина, и даже попросил у меня прощения. А потом не попрощавшись поехал прочь. Я же остался на месте, обескураженно пытаясь понять, каким образом он смог научить телок понимать матерный русский язык?! При этом, повторюсь, ни разу не видел в его руках даже подобие кнута или хворостины. Может, между пастухом и стадом существует иная скрытая от остальных людей связь? Или он как-то сумел научить их понимать этот самый непечатный язык, без которого не обходится большая часть наших сограждан? Не знаю. Возможно, когда-нибудь разгадка и будет найдена, недаром в русских селах к пастухам всегда относились не только с уважением, но и опаской. Видать, не зря… Так и Алексей остался в моей памяти как человек загадочный, словно он прибыл совсем из другого неизвестного и непонятного мне мира, который лично меня никак не хотел принимать.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СОСТРАДАТЕЛЬНАЯ
Громовержение как предупреждение
Казалось бы, теперь уже ничто не могло помешать мне возобновить литературные занятия и наконец-то осилить вчерне набросанные рассказики, чтоб тем самым ознаменовать конец день за днем близившегося к развязке лета. Легко сказать, да трудно начать. Точнее, продолжить. Давно убедился, стоит лишь ненадолго отвлечься от своего занятия и потом возвращаться к нему неимоверно трудно, словно пытаться второй раз новорожденного на свет произвести. Постоянно что-то останавливает, мешает, не дает сосредоточиться. Кто это сказал: все, что начинается хорошо, обычно заканчивается абы как… А все, что начинается плохо, кончается еще хуже! Хотя на этот счет есть и другое высказывание: сделай, что можешь сам, а Бог сделает за тебя все остальное. Эта мысль мне более по душе. Но мыслить — это одно, а жить так, как ты задумал, не у всех получается… У меня, к примеру.
Именно в конце лета ко мне совершенно нежданно нагрянули давние знакомые, которых почему-то вдруг заинтересовала моя отшельническая жизнь. Они, оказывается, тоже, видите ли, решили перебраться из города в деревню и вот приехали ознакомиться что к чему. Ответить с порога отказом, мол, мне не до них, не смог, и день оказался потрачен на пустые разговоры. Потом те самые мужички, выследившие и вернувшие в целости Лехиных телок, привезли из чувства благодарности, как они заявили, машину свежих березовых чурок, естественно, попросив взамен достойную компенсацию. Понимая, что отмазку на мою финансовую несостоятельность они вряд ли воспримут должным образом, подарил им старый магнитофон. Поморщились, но приняли дар, обещав заглянуть еще раз с дружеским визитом, как только я разбогатею. Чурки же требовалось срочно поколоть в преддверии скорой зимы, на что опять же было потрачено несколько дней. Потом мне ни с того ни с сего потребовалось зачем-то ехать в город, а по возвращении приводить в порядок раздрызганные от городского общения мысли и чувства.
Устав от житейских забот и собственной несостоятельности, разозлился донельзя и обругал себя в выражениях, близких к тем, что удалось запомнить из общения с Алексеем. Вроде даже помогло. Все дела и занятия отошли в сторону и спокойно смог усадить себя за машинку и даже напечатал первое предложение… как неожиданно в небе начали собираться тяжелые серые тучи, предвещая скорое начало грозы.
Есть в этом предгрозовом процессе определенные закономерности, происходящие, словно по написанному кем-то сценарию. Поначалу, как положено, исполнялась короткая прелюдия, а вслед за ней следовало само представление с участием всех действующих лиц. Начиналось исполнение грозовой симфонии… Первым по деревне пробегал слабый ветерок, собиравший на своем пути обрывки бумаги, клочья засохшей травы, гроздья колючих созревших плодов на репейнике, как бы расчищая незримой метлой сцену перед выходом главных героев. Зрители, в виде молодых березок, посаженных перед моим домом, начинали вздрагивать, взмахивать ветвистыми ручками с сердцевидными листьями-ладошками и тут же, опасаясь за свой девичий покров, стеснительно прижимали их к