Рано утром Домна Борисовна и Степан Прокофьевич выехали в районный центр. Когда они прибыли туда, половина городка еще спала: окна закрыты ставнями, занавесками, магазины на замках, тени от домов, лабазов, заборов во много раз больше самих строений.
— Мы, кажется, перестарались, — сказал Степан Прокофьевич.
Но Чебодаев был уже на работе. Он только накануне вернулся из поездки по району и до того, как пойдут посетители, хотел разобраться в бумагах, накопившихся без него. Было нерадостно: нигде ни капли дождя, всходы хилые, редкие и уже начинают увядать, еще неделя-две засухи, и тогда во многих местах неизбежно делать пересев.
Чебодаеву доложили, что к нему приехали директор и парторг конного завода.
Он встал и встретил их словами:
— А я уже начал думать, что у вас потух огонек.
— Пока горит еще, хотя заливают со всех сторон, — сказал Лутонин.
— А что такое? Но сперва садитесь! — Чебодаев показал на стулья, стоявшие перед его столом, отодвинул свои бумаги и облокотился одной рукой, приготовясь слушать.
Степан Прокофьевич рассказал, что уполномоченный треста считает орошение делом «Водстроя», а «Водстрой» никаких неплановых сооружений сейчас не берет. Но есть еще выход — несколько задержать посевную, и тогда завод построит оросительную сеть своими силами. И Лутонин подробно изложил этот план.
Выслушав, Чебодаев спросил, записан ли план на бумаге. Лутонин вручил ему проект, смету, объяснительную к ним записку, а Домна Борисовна протокол с постановлением заводского партбюро.
Документы надо было просмотреть, и Чебодаев решил:
— Сделаем так: пока идите по вашим другим делам, а через два-три часа снова ко мне.
И начал читать. С каждой новой страницей он убеждался, что в руках у него открытие, важное не только для конного завода, но для всего района, даже области. В год-два и в пятилетку один «Водстрой» не сумеет оросить всю Хакассию. И нечего ждать его. Ведь каждый колхоз, совхоз своими силами может сделать так же, как придумали коневоды.
Когда Степан Прокофьевич с Домной Борисовной вновь пришли к Чебодаеву, у него сидели второй секретарь райкома, председатель райисполкома и заведующий отделом сельского хозяйства.
— Мы ознакомились с вашими документами, — сказал Чебодаев. — Теперь у нас есть вопросы.
Спросили, кто составлял проект, под чьим руководством пойдет строительство.
Лутонин показал решение ученого совета Опытной станции о помощи конному заводу.
— Все будет так, как расписано здесь? — Чебодаев хлопнул рукой по проекту.
Степан Прокофьевич ответил:
— Постараемся сделать быстрей и лучше.
— Что ж, товарищи, одобрим?
Второй секретарь, председатель райисполкома и заведующий сельскохозяйственным отделом утвердительно кивнули и встали: они спешили на поля.
— Но учтите, — Чебодаев повернулся к Лутонину и Домне Борисовне, — чтобы ваш опыт не получился комом, как первый блин, а стал примером. Он крайне важен для всего нашего района.
Оставалось только согласовать новые сроки посевной с трестом.
К вечеру того же дня Степан Прокофьевич приехал в город, к Рубцевичу.
— С чем пожаловали так экстренно? — спросил тот, нехотя опускаясь в кресло, — он уже пересидел в конторе несколько часов и собирался уходить домой, — потом добавил насмешливо: — Опять с орошением?
— Угадали.
Степан Прокофьевич начал выкладывать из портфеля на стол разные бумаги и говорил при этом, что природные условия конного завода суровы, но не бедны; тот тупик, в котором топчется завод все время своего существования, к которому уже привыкли и считают безвыходным, на самом деле создан негодным, близоруким хозяйствованием: сами бренчали, как придется, а обвиняли балалайку. Свои слова он подкреплял цифрами и справками из отчетов по конному заводу, из научных работ Опытной станции, из проекта и сметы оросительных сооружений на Биже.
Сначала Рубцевич многое пропускал мимо ушей, его блекловолосая взлохмаченная голова дергалась от досады: «Не толки воду в ступе!» Природные условия, состояние хозяйства были везде почти одинаковы и твердили о них Рубцевичу устно и письменно каждый день. Когда же Степан Прокофьевич заговорил о переводе своего хозяйства на искусственное орошение, когда в его речи мелькнуло выражение: «Делаю поворот руля», — Рубцевич достал записную книжку и начал что-то помечать. Голова уже не дергалась, на лице появилось выражение острого придирчивого интереса.
— А вы где служите? — вдруг перебил он Лутонина таким голосом, будто и в самом деле не знал этого.
— Странный вопрос, — удивился тот. — Я не шутить приехал к вам.
— Самый нормальный. На конном заводе или в «Водстрое»? Мне сдается, что в «Водстрое».
— Служу Советскому Союзу, — по-военному отчеканил Степан Прокофьевич.
— Мы все служим ему. Но «Водстрой» не разводит лошадей. А почему конный завод должен рыть каналы?
— Потому что без каналов завод станет и бесконным.
— И все-таки орошение — не наше дело, когда есть «Водстрой».
— Но если вы не договорились вовремя с «Водстроем», обязаны делать сами.
— Совсем не обязаны: орошение для вашего завода не запланировано, ни денег, ни материалов, ни механизмов для этого нет.
— Нам ничего и не надо. Все сделаем своими силами. Разрешите только отложить посевную.
— Отложить… — посевную… — Рубцевич резко мотнул головой. — Такие дела не решаются на ходу. Дайте сюда! — взял проект, смету, еще некоторые бумаги, засунул их в свой портфель и встал, считая, что разговор окончен, можно расходиться: — Приезжайте или позвоните дня через два-три!
…Знакомясь с документами, которые оставил ему Лутонин, Рубцевич все больше и больше раздражался на «Водстрой». Он виноват, что на конном заводе нет до сих пор орошения. Ведь конные заводы не ждут, когда придет к ним дядя со стороны и вместо них будет выхаживать коней. Пусть и «Водстрой» сам делает свое дело. Он виноват — из-за его бездеятельности, по его советам: «Стройте сами», — появляются такие дикие проекты, как лутонинский.
Замысел Степана Прокофьевича показался Рубцевичу легкомысленной выдумкой суматошного фантазера. Было невероятно, что такой крупный объем работы можно сделать своими силами в такой короткий срок. И ради этого пуфа откладывать посевную! Конец ясен: ничего не построят и больше ничего не посеют, если не прекратить всю затею теперь же.
И, не дожидаясь, когда появится Лутонин, Рубцевич послал ему телеграмму: «Продолжайте сев. Строительство своими силами запрещаю. Дело не наше. Это обязан „Водстрой“».
Степан Прокофьевич связался по телефону с Чебодаевым, прочитал ему телеграмму и попросил совета, как быть.
Чебодаев ответил:
— Я очень высоко ценю ваш замысел. В нем, если он удастся, я вижу для всего района выход с богары на орошенные поля. Поддержим вас где угодно, но разрешить строительство райком не может: это дело хозяйственников. Решайте сами!
— Будем строить, — решил Лутонин.
3
В поля ускакал всадник с приказом, чтобы посевники перебирались на постройку. Директорский «газик» умчался на Опытную станцию за Иваном Титычем. Рабочие бригады были подобраны по-новому, как того требовало строительство, назначены бригадиры, десятники.
…Иртэн вышла к речке встречать людей и машины, которые перебирались с посевной в Главный стан. На мосту, перегнувшись через перила, стоял Миша Коков, рядом — верховой конь. Коков выехал на Биже посмотреть еще раз долину — не таит ли она каких-нибудь незамеченных ранее достоинств.
— Вы здесь! — обрадовалась Иртэн. — А мне сказали, что уехал.
— От вас разве уедешь! Закончил проект, смету. Разрешите, говорю, поблагодарить за гостеприимство. А ваш хозяин: «О нет… Сначала постройте на Биже пруд».
И тут же за телефон: «Опытная, прошу оставить мне Кокова и командировать на денек Ивана Титыча». И мне приказали остаться.
— Вот хорошо-то!
— Кому хорошо, а для меня легче в воду. Решил утопиться. Вот и стою, выглядываю, где поглубже. Только везде мелко. Но я не отступлю от своего. Пошло на то — построю пруд и бах в него.
— Зачем же бах, когда пруд будет готов?
— Правильно. А я не подумал об этом, — Миша хлопнул себя ладонью по лбу. — Вот был бы номер!
И оба засмеялись. Потом Иртэн сказала:
— Мне так нужно вас, так нужно!
Она повторила это несколько раз и умолкла, растерявшись от множества желаний: хотелось поделиться и радостями, и тревогами, и вспомнить старое. Она знала Кокова с прошлого лета, когда проходила практику на Опытной, а Миша обучал практикантов поливному делу.
— Как живется здесь? — спросил он, подумав, что у нее какие-то неприятности.