Я упоминаю все это с целью оглянуться назад: что мы имели, но чем удовлетворены не были. Нам хотелось — за всех не скажу, но за себя могу быть уверена — новых идей, новых движений, иных горизонтов.
«Каменный цветок» в Москве не удался. Московские балетоманы были единодушны в оценке. Но вот добрался до Москвы слух, что на сцене Кировского молодой хореограф, сам танцор (в той же «Вальпургиевой» Лавровского он исполнял прыжковую партию Пана), поставил «Цветок» по-своему, очень танцевально и неожиданно. Охочие до нового стали курсировать в Ленинград и возвращались оттуда полные радужных всплесков: вот какой балет в Москве нужен. Новое имя всегда зажигает энтузиазм среды, и, кто за глаза, кто, повидав спектакль Григоровича, начали кампанию по перенесению балета из Кировского в Большой. Я тоже помогала. Долгие годы такая практика — тот же спектакль в Москве и Ленинграде, в Ленинграде и в Москве — была в ходу.
Итак, постановка ленинградского «Каменного цветка» в Москве наконец началась. Лавровскому вряд ли приятно было, что через каких-то четыре года после малоудачной премьеры его, Лавровского, «Каменного» на той же сцене, в том же театре, — та же труппа, его труппа, он здесь главный, хозяин, — работает над тем же «Каменным цветком» начинающий, еще неизвестный хореограф. Но Лавровский — я только могу предположить, какие кошки скребли у него на душе, — держался достойно, с изящной лояльностью.
В премьерах обоих «Каменных» я участвовала. В обоих танцевала Хозяйку Медной горы. Тоже буду стараться быть лояльной, не с таким, может, только изяществом… Вы уж простите. «Хозяйка» Ленинград ца-два была мне много интереснее. Свежесть танцевальных комбинаций, очевидное спряжение их бажовскому образу верткой ящерки, разнообразие душевных состояний. Меня куда больше увлекла и захватила вторая работа. Новый спектакль был взят на гастроли в американский тур и прошел там хорошо. Я даже послала в Ленинград автору постановки приветственное письмецо, поздравляя его с удачей.
Еще несколько лет понадобилось, прежде чем автор второго «Каменного» пришел в Большой театр в ранге Главного балетмейстера, сменив Леонида Михайловича Лавровского. Это — 1964 год. Уже в этом ранге Григорович переносит из Ленинграда еще один свой удачный спектакль. «Легенду о любви», которую я с удовольствием тоже танцевала и любила. Так дружественно и безоблачно складывались поначалу наши отношения. И по сей день я не меняю своего мнения относительно «Каменного цветка» и «Легенды о любви». Это вершины Григоровича-балетмейстера. Все последующие его спектакли — это моя точка зрения — спуск с горы. Под откос.
Что же явилось — спрашиваю сама себя — главной причиной нашего раздора? Может, древняя банальная театральная историйка — жена солирующая балерина, и, кроме нее, другие танцовщики «хозяину» не нужны? Или — ставка на совсем юных? И я, и даже солисты поколения, следующего за мною, — уже «ветераны», прошлое, театральная обуза? Тоже противостояние куда как банальное.
Нет. Иное.
За прожитое я много раз видела, какое испытание ставит жизнь, вручая власть человеку. Лишь считанные единицы это испытание преодолевают. Напишу Власть с большой буквы.
Как преображает, уродует, корежит власть людей. Как погружаются они в болотное месиво злопамятства, склок, мстительности, в охотку внимают подхалимам. Властолюбие иссушает создателя, капля за каплей отнимает, разрушает дар к творчеству, мельчит. Вот что постигло Григоровича!
И помножьте все это на власть в тоталитарной системе Маленьких Сталиных выпестовала немало наша рабская, а позже полурабская жизнь.
Строительным материалом советского общества был страх. Это был цемент, цепко державший всю систему. А оснований для страха и у нас, в Большом, было предостаточна.
Вся наша жизнь в театре с конца пятидесятых годов была сведена к заграничным поездкам. Даже нищенские валютные суточные, если танцор бывал сметлив, оборотист, давали возможность купить автомобиль, видеотехнику, пригоже одеться, пристойно кормить семью. Вырваться из коммуналки в отдельную кооперативную квартиру. Разница между рублем и долларом всегда астрономическая была. А не поехал в па ездку, в Москве остался — клади зубы на полку, на себя пеняй, трясись в забитом потными людьми автобусе, выслушивай слезливые попреки жены…
Если Органы тебя не выпускают — это как неизлечимая болезнь, от этого не поправишься. А если только Главному балетмейстеру ты не нужен? Если он тебя в ролях «не видит», из списков в загранпоездку вычеркнул? Постремись ему вовремя увесистый комплимент ввернуть, вчерашней репетицией безудержно восхититься. Между делом, но очень кстати, ворога его по матушке обложи. Путей здесь много. А что, если в быту подсобить? Новую мебель перевезти, машину на техосмотр сгонять, обед для званых гостей приготовить, посуду после помыть?.. Может, смилостивится тогда Главный, гнев на милость сменит, включит в поездку? Вот и режь правду-матку, если ты самопогубитель, самоубийца. Нет, уж пускай кто другой режет, а уж я… Поэтому очень великий у нас художник — Главный балетмейстер, нет ему в Солнечной системе равных. До него белое пятно было, и после него пятно будет. Мечтаю танцевать и буду танцевать лишь его бессмертные балеты. Только на них учишься, только на них вперед несешься…
Заметила я вот какую странную вещь. Ни на что наши карликовые Сталины так падки не были, как на лесть. Откровенную, неприкрытую, махровую лесть. Не от дурости ведь. И ребенку ясно, что подличают, врут, от подхалимства льстят. Но — срабатывает. Слышать, значит, лесть так сладко…
Утверждаю со всей убежденностью, что стержнем жизни Большого балета стали заграничные поездки. Они закабалили, развратили танцоров. В западных труппах тоже поездки, тоже гастроли. Но там не ставится от них на кон вся твоя жизнь, твое существование. Где купить танцовщице из труппы Бежара сапоги, колготки, лифчики — в Брюсселе, Лозанне или Детройте, — какая разница? А ты иди, милая, в Москве купи, да еще на свою нищенскую зарплату в рублях деревянных. Захочешь тогда в Детройт или Брюссель слетать. У нас даже новая премьера оценивалась участниками ее через возможность будущей поездки. Это — наиглавнейшее. Возьмут новый спектакль в поездку — надо участвовать. Интересная премьера. Не возьмут — гиблый спектакль…
Опять, черт возьми, все к политике сводится. Но именно наша советская система, именно она дала Григоровичу возможность поставить труппу Большого театра в полную зависимость от себя. На колени поставить. В страхе держать. А уж он, от безграничной власти пьянея, сумел этим хорошо воспользоваться. Григорович — прямой продукт советской Системы. Поэтому и переродился из сочинителя балетов в диктатора-самодура, крохотного сталинчика. Потому и без меры перелицовывал старые добрые классические балеты, наводя лишь некую легкую ретушь, но не забывая при сем указать свое имя. А потом уж Петипа, Перро, Иванов, Горский… Последний десяток лет и перелицовывать перестал. Просто ничего не делает. Возит по миру давние свои работы. Публике раскланивается, на приемах в смокингах представительствует. И жадно, неуклонно монаршью власть подбирает. Балетная энциклопедия печатается. Кто главный редактор? Григорович. Юбилейная книга о Большом балете выходит. Кто главный редактор? Григорович. Конкурс балета в Москве. Кто председатель жюри? Григорович…