у них всех имеющихся хороших лошадей, а потом в Ноксвилле продавали их интенданту Соединенных Штатов.
Только так они зарабатывали деньги, чтобы поддерживать себя и своих лошадей, и никак иначе. У беженцев и беглых пленников денег, как правило, не было, и Эллис, чью симпатию ко всем лоялистам можно сравнить с бурным горным ручьем, был просто вынужден кормить их в течение всего своего путешествия. Все продукты и необходимые вещи, приобретенные у местных юнионистов для своих подопечных, он оплачивал своими личными деньгами.
Сегодняшняя ночь была такой холодной, что мы — больные и изнуренные — еле держались в своих седлах. Основной секрет успеха Дэна заключался в быстроте его передвижений. И сегодня он, похоже, решил, по крайней мере, на один день опередить всех возможных своих преследователей.
Теперь, когда будучи в его руках, мы находились в полной безопасности, я двигался абсолютно машинально, никак не тревожась и задавая никаких вопросов о дороге, но совершенно случайно я услышал, как Тридэуэй спросил его:
— Как вам кажется, не слишком ли труден для нас будет переход через Ноличаки?
— Возможно, — ответил Дэн. — Мы сделаем привал и поговорим об этом с Барнетом.
На том муле, на котором ехал я, в роли седла выступал мешок с кукурузой. Но я еще не достиг того уровня гимнастической ловкости, при котором я бы и сидел удобно, и не позволял ему постоянно соскальзывать и перекашиваться.
Мучимый жаждой и лихорадкой, я остановился у Рок-Крик, чтобы глотнуть воды и поправить кукурузный мешок. А потом, в своих бесконечных попытках снова сесть на него, я проявил столько же ловкости, сколько проявил бы неуклюжий и неповоротливый восьмидесятилетний старик, а мой мул ни секунды не стоял спокойно. В конце концов, мне удалось вскарабкаться на его спину спустя две или три минуты после того, как последний всадник покинул берег.
Мы шли по лесам, по холмам, через болота, не придавая особого значения качеству дороги, но я поступил довольно неосторожно, понадеявшись на то, что мул — следуя своему инстинкту — пойдет по следам нашей кавалькады. Около десяти минут я напряженно прислушивался — тщетно — стояла абсолютная тишина. Я спешился и осмотрел обледеневшую дорогу, но никаких следов лошадиных копыт на ней не было.
Я заблудился! Это означало, что меня могут снова схватить — либо опять тюрьма, либо смерть — в данном случае эти слова были почти синонимами. Я не знал местных дорог и где я нахожусь — среди своих или среди мятежников, я тоже не имел никакого представления.
Поиски нашей скрытной и бесшумной группы ни к чему бы не привели, поэтому я вернулся к ручью, спрятал своего мула в кустарнике, и сидя на бревне, размышлял о своей глупой беспечности, за которую я похоже, получил достойное вознаграждение. Я вспоминал, о попавшем благодаря своему мулу в плен Дэвисе, и спрашивал себя — может и меня ждет нечто подобное?
Мысленно проклиная своего длинноухого друга самыми последними словами, я покормил его кукурузой, а потом залег за лежавшим на обочине бревном — таким образом я бы смог услышать топот лошадиных копыт любого, кто захотел бы прийти за мной. А потом я заснул.
Меня разбудил холод — часы сообщили мне, что сейчас три часа. Энергично побегав назад и вперед до тех пор, пока кровь чуть живее не побежала по моим жилам, я снова улегся за бревном и спал до самого рассвета.
Возвращаясь к ручью, я видел бревенчатый домик — настолько небольшой и скромный, что, по моему мнению, он мог принадлежать верному юнионисту. Через несколько минут — уже после того, как рассвело — из него вышел пожилой джентльмен с мешком на плече. Увидев меня, он совершенно не удивился. Пристально глядя ему в глаза, я спросил его:
— Вы юнионист или сецессионист?
— Я не знаю, кто вы, но я — юнионист — и всегда им был.
— Я чужой здесь, и я в беде. Я прошу вас сказать мне правду.
— Я сказал вам правду, и к тому же оба моих сына служат сейчас в армии Соединенных Штатов.
Он, похоже, был честен со мной — о том свидетельствовал его прямой и искренний ответный взгляд. Я рассказал ему, в какой неприятной и опасной ситуации я сейчас нахожусь, но он сразу же успокоил меня.
— Я знаю Дэна Эллиса также хорошо, как своего собственного брата. Достойнейший и честнейший человек. Куда он намеревался идти?
— Я слышал, как он говорил что-то о Барнете.
— Этот брод — всего в пяти милях отсюда. Барнет — один из правильных людей. Эта дорога приведет вас к его дому. Прощайте, друг мой, и постарайтесь никогда больше не отставать от своих.
Последнего напутствия он, конечно, мог и не добавлять. Барнет сообщил мне, что наш отряд уже на том берегу, и сейчас находится в трех милях отсюда. Он переправил меня через реку в своем каноэ, мой мул плыл рядом. Пройдя еще полмили, я встретил Эллиса и Тридэуэя.
— О! — сказал Дэн. — А мы искали вас. Но я сказал ребятам, чтобы они не беспокоились. Среди нас тут есть люди, которые наткнувшись на какого-нибудь мятежника, выдали бы всех нас — а потом поднялся бы такой шум, что за нами выслали бы гвардейцев, но я был уверен, что вы достаточно осторожны, чтобы позаботиться о себе, и не подвергнуть нас опасности. Идемте лучше завтракать.
XXIII. Понедельник, 9-е января
— Сегодня, — сказал Дэн Эллис, — мы должны преодолеть крутые холмы Рич-Маунтин.
— А далеко до нее? — спросил я.
— Говорят — около десяти миль, но я подозреваю, что на самом деле, скорее, все пятнадцать, да еще и по плохой дороге.
Около пятнадцати миль, да еще по плохой дороге! Звучит, словно пятьдесят по Виа Долороза[212].
Мы выступили в 11 утра. В течение трех миль мы шли вдоль извилистого ручья — всадники медленной рысью раз двенадцать переправлялись через него, пешие держались изо всех сил и только сильно дрожали от столь частых ледяных ванн.
Наконец мы достигли крутого склона этой покрытой снегом горы. Несколько часов мы то поднимались по заросшему соснами склону одного холма, то спускались с него и одолевали следующий, а за ним еще и еще, и, тем не менее, постоянно поднимаясь в высоту. Снежный покров достигал десяти дюймов. Дэн говорил, что никогда еще с таким