на столе, она не удостоила и взглядом, но ее последние слова вознаградили меня больше, чем я смел надеяться.
— А потом ты просто пошел своей дорогой?
— Я торопился, — объяснил я. — Хотел вовремя вернуться домой.
— Он наверняка настоящий мудак, этот немец.
— Да нет, вообще-то. Он не нарочно, я уверен. Он очень вежливо извинился. И лицо у него было вполне приятное. Но я просто не выдержал. Я встретил на одного туриста больше, чем мог вынести. Случайно этим туристом оказался он.
— Вот я и говорю: он мудак. Ради бога, давай называть вещи своими именами.
— Как скажешь.
— Но теперь у нас, конечно, возникла проблема.
Я был благодарен за каждую проблему, вдохновляющую ее на использование местоимений первого лица во множественном числе вместо осудительного второго лица в единственном числе, к которому она прибегала в последние дни.
— Немец заявит в полицию, это как пить дать.
— Ты думаешь?
— Скорее всего, уже заявил.
— Из-за фотоаппарата?
— В том числе. Хотя хватило бы и рукоприкладства в общественном месте. Но ты прав. Если фотоаппарат испортился после падения в воду, немец обратится в страховую компанию за возмещением. А для этого нужна копия заявления.
— Но ведь карабинеры не станут ничего предпринимать? — предположил я.
— Как тебе сказать, Илья, подозреваю, что в этом-то и заключается наша проблема. Если бы речь шла о простой краже, ты был бы прав. Но заявление о применении насилия в общественном месте — это точно повод к возбуждению дела. Формально это тяжкое правонарушение.
— А если он не получил серьезных травм?
— А откуда ты знаешь, в каком состоянии сейчас твой немецкий приятель? Ты не задержался, чтобы ему помочь.
— Клио, ты начинаешь меня пугать.
— Нет, пугаться не стоит. Мы ни в коем случае не должны поддаваться страху. Что мы должны сделать, так это адекватно отреагировать.
У нее в глазах загорелся тот же огонек, что и во время нашей игры в поиски последнего Караваджо. С той же серьезностью, с которой она выдумывала самые невероятные аргументы в пользу того, что считающаяся утерянной картина определенно должна находиться на Мальте или в Портовенере, Клио принялась взвешивать возможные варианты действий под угрозой уголовного дела против меня.
— Само собой, найдутся свидетели, — предположила она.
— Его жена.
— И еще половина населения земного шара. Это одно из самых многолюдных мест в Венеции.
— И ты думаешь, карабинеры смогут вычислить меня на основании свидетельских показаний?
— Илья, подумай как следует. Им достаточно будет описания твоей внешности. Ты единственный человек в Венеции, который в августе разгуливает по городу в костюме с галстуком.
— И это может меня погубить — какая ирония!
— Нет, Илья, нам остается только одно.
— И что же?
— Добиться закрытия дела.
— И как ты собираешься это организовать?
Она загадочно улыбнулась.
— В стране, где не действуют никакие правила, нет ничего невозможного, — ответила она. — Так пусть же в этом и будет преимущество Италии.
— Ты хочешь дать кому-нибудь на лапу? За мой счет, конечно.
— Не думаю, что в этом возникнет необходимость, — ответила она. — Для начала я позвоню матери. А ты, милый, выйди пока на кухню, тебе необязательно быть в курсе всего.
Я ушел на кухню и закрыл за собой дверь. Она назвала меня «милым». Я выудил надломленный белый тюльпан из мусорного ведра и положил его рядом с куклой Барби на холодильник, увешанный магнитами с Мальты, Пальмарии, из Портовенере и Монтероссо. Игра — вот что связывало нас с Клио, ведь не играть в нее всерьез было нельзя. Смысл — это акт творения.
Через полчаса Клио позвала меня обратно в гостиную. С победно сияющими глазами она сообщила, что все устроено и беспокоиться больше не о чем.
— Спасибо, милая.
— Тебе спасибо. Забавно получилось.
Она поцеловала меня в губы.
Глава восемнадцатая. Учебная тревога
1
Надо сказать, стратегия, которую избрал новый китайский владелец, господин Ванг, дабы вновь сделать отель рентабельным или хотя бы чуть менее убыточным, чем на протяжении многих лет, и которая заключалась в том, чтобы привести выкупленный им романтичный европейский отель с историей в соответствие с тем, чего ожидает азиатская клиентура от романтичного европейского отеля с историей, оказалась не такой вздорной, как предполагали или даже надеялись некоторые из закаленных неудобствами постоянных гостей. И с маркетингом у нового владельца дело поставлено как надо. Гранд-отель «Европа» все отчетливей напоминает обычную гостиницу, куда ежедневно приезжают гости и уезжают через день-другой, причем большинство из них — китайцы. Я с ними не разговариваю, даже не пробую заговорить, да и не испытываю никаких иллюзий, что, сделай я это, у нас могла бы завязаться длинная и интересная беседа, однако в основном новые постояльцы в своих нелепых шапочках и в медицинских масках выглядят довольными и продолжают прибывать.
Они фотографируют друг друга на фоне мест, которые, видимо, кажутся им особенно красивыми или аутентичными: на ступеньках крыльца под вывеской с золотыми буквами, в фойе у мраморной лестницы, явно стараясь поймать в кадр люстру с кристаллами Сваровски, и чаще всего в английском пабе, пользующемся огромным успехом. Пару раз фотографировали они и меня, когда я ужинал в ресторане в смокинге. С Большим Греком это случается еще чаще. Он их любимый европеец. И позировать для фото у него выходит куда лучше моего. Нисколько не смущаясь, бурно жестикулируя и подшучивая на языке, которого они не понимают, он сажает к себе на колени хихикающую супругу фотографа и упорно настаивает на том, чтобы ему прислали снимок.
Экономическое воскрешение отеля, или по меньшей мере осторожное начало этого процесса, сопровождается некоторыми усовершенствованиями, и высасывать из пальца возражения против этой модернизации могут лишь самые закоренелые любители старины из числа его постоянных обитателей — иначе говоря, все постоянные обитатели. Так, за завтраком нас теперь не обслуживают официанты; вместо этого устроен шведский стол, по правде говоря, намного более разнообразный, чем привычное меню. На стойке регистрации, к отчаянию господина Монтебелло, прямо сейчас устанавливается компьютерная система, призванная