Глазго, естественно, был в ужасе, и детективы принялись отыскивать убийцу. Немецкий еврей Оскар Слейтер, «известный полиции», отправился из Глазго в Нью-Йорк через несколько дней после преступления. «Подозрительно», — подумали полицейские. Он сел на корабль под вымышленной фамилией. «Очень подозрительно», — подумали полицейские. Перед отплытием он заложил бриллиантовую брошь. «Все ясно», — подумали полицейские. И хотя они вскоре выяснили, что заложенная брошь всегда принадлежала Слейтеру, они потребовали его выдачи и, тщательно обработав ряд свидетелей, послали их в Нью-Йорк для опознания Слейтера. Здесь необходимо отметить несколько любопытных моментов. Полиции стало известно, что заложенная брошь — собственность Слейтера, 26 декабря, однако телеграмма с просьбой арестовать его была отправлена лишь 29 декабря, и, когда Слейтер прибыл в Нью-Йорк, его подвергли обыску, чтобы найти квитанцию на брошь. Таким образом, с самого начала полиции удалось умышленно создать атмосферу вины вокруг Слейтера. Из трех свидетелей, которые могли бы признать в нем убийцу, Адамс был близорук и отказался опознавать кого бы то ни было под присягой, Элен Ламби после некоторого колебания и различных уверток сказала, что Слейтер — тот, кого она видела, а четырнадцатилетняя девочка Барроумен, находившаяся в момент убийства на улице и заметившая, как кто-то выбежал из подъезда, заявила сначала, что тот человек похож на Слейтера, а потом — что это и был Слейтер, хотя она видела в свете фонаря только его силуэт. На суде Ламби и Барроумен, прибывшие в Америку в одной каюте, заявили под присягой, что за все время плавания ни разу не обсуждали цель поездки. Одно это должно было заставить усомниться в их надежности в качестве свидетелей.
До завершения формальностей, связанных с выдачей Слейтера британским властям, он выразил готовность вернуться в Англию, и суд над ним состоялся в Эдинбурге в мае 1909 года. Раз брошь не могла быть уликой, полиции надо было срочно придумать что-то новое. Нет ничего проще. У Слейтера был короткий молоток. На нем, правда, не было следов крови, как не было их и ни на одном из костюмов обвиняемого, но отсутствие следов доказывало лишь коварство и предусмотрительность преступника. У Слейтера было алиби, но одна из свидетельниц оказалась его любовницей, и она, как было решено, не внушала доверия, более того, сам факт ее существования лишь подчеркивал его вину в глазах высокоморального сообщества. Свидетель Макбрейн мог дать показания в пользу Слейтера, но полиция не сообщила о нем адвокатам. Весь суд был безнадежно пристрастным. Не было предпринято никаких попыток доказать, что Слейтер был как-то связан с мисс Гилкрист или ее служанкой; но защита не воспользовалась этим и, несмотря на совет Слейтера, не вызвала его самого в качестве свидетеля. Обвинитель в припадке судебного красноречия делал многочисленные заявления, в которых не было ни слова правды, но судья ни разу не призвал его к порядку, и присяжные вынесли вердикт не в пользу Слейтера — девять проголосовали за то, что он виновен, один — за то, что не виновен, и пять — за то, что вина не доказана. Он был приговорен к смертной казни, но стали раздаваться голоса с просьбой о смягчении приговора, и за два дня до приведения приговора в исполнение смертную казнь ему заменили пожизненным заключением.
Дойл был убежден в невиновности Слейтера, он начал кампанию в прессе и выпустил книгу, что вынудило правительство поручить в 1914 году специально назначенному комиссару (шерифу Миллеру) заново рассмотреть этот вопрос. Поскольку вероятность того, что полиция фальсифицировала улики, сразу была отвергнута и поскольку показания давались не под присягой, Миллер смог заявить, что нет никаких оснований опротестовывать приговор. Это было для всех крайне удобно. Но, не желая отставать от полиции в служебном рвении, Миллер отыскал еще одного козла отпущения. Лейтенант Тренч, молодой, подающий надежды сыщик из Глазго, считавший Слейтера невиновным, сказал, что в ночь убийства Элен Ламби назвала преступником совсем другого человека. Миллер поднял его на смех, отказался ему верить, и вскоре Тренч был уволен из полиции без выходного пособия. Позже он был арестован по подозрению в совершении уголовного преступления, но, к счастью, судья (Скотт Диксон) с презрением отмел это абсолютно надуманное обвинение. Испытания, которым подвергся Тренч, укоротили его жизнь. Но в ходе расследования, проведенного Миллером, выявилось одно важное обстоятельство. На суде было заявлено, что Слейтер остановился в ливерпульской гостинице под чужим именем, ибо заметал следы. Теперь же было доказано, что остановился он под своей фамилией, хотя на пароходе взял другую, чтобы, как он признался, начать в Америке новую жизнь.
После доклада Миллера дело, казалось, было закрыто навсегда. Но на каждого нового Секретаря по делам Шотландии Дойл обрушивал лавину требований пересмотреть дело Слейтера заново. Ничего не менялось до 1927 года, до освобождения Слейтера из питерхедской тюрьмы, где он просидел восемнадцать лет. Под влиянием сборника доказательств, составленного журналистом из Глазго Уильямом Парком, решительно отказывавшимся верить в виновность Слейтера, Дойл снова поднял кампанию в прессе с требованием повторного суда. Секретарь по делам Шотландии сэр Джон Гилмур уступил давлению, и дело было рассмотрено апелляционным судом, состоявшим из пяти судей. К этому времени стали известны некоторые новые факты. Элен Ламби созналась одному репортеру, что она узнала в ту ночь убийцу, и это был не Слейтер, но полиция уговорила ее дать ложные показания, за что она получила 40 фунтов стерлингов. Барроумен призналась, что она никогда не была уверена, что именно Слейтера она видела на улице, но ей ее показания подсказали власти, и прокурор репетировал их с ней пятнадцать раз. Ее вознаграждение составило 100 фунтов. 20 июня 1928 года приговор в отношении Слейтера был отменен, ему присудили 6000 фунтов компенсации. Дойл увидел его впервые в зале суда во время нового слушания дела, он перегнулся через скамьи, протянул руку и сказал: «Привет, Слейтер!»
К сожалению, их общение на этом не закончилось. Правительство отказалось покрывать судебные издержки, часть которых оплатила еврейская община; но поскольку апелляцию подал Дойл, он по закону должен был внести недостающие несколько сотен фунтов. Дойл думал, что Слейтер должен вернуть ему эти деньги из полученной им компенсации. Слейтер же считал, что это забота правительства, раз оно во всем виновато. И так как правительство с этим согласиться не могло, в отношениях Дойла и Слейтера возникли серьезные трения по вопросу о том, кто же должен платить. «Это было болезненное и грязное послесловие к такой истории», — писал Дойл. Он был очень обижен неблагодарностью Слейтера, и, когда кто-то в оправдание Слейтера сказал, что ему выпала тяжелая доля, Дойл ответил: «Да, но он сваливает ее на других». В конце концов Дойл настоял на своем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});