— Добрый вечер, — приветствую я дневального, сидя щего на табуретке перед раскрытыми сенями.
— Вечер добрый…
Молодой белокурый солдат, коротко остриженный, смотрит на меня детскими голубыми глазами.
— Виткеля? — спрашивает он, внимательно осмотрев меня.
— С Украины, — коротко отвечаю я.
— Го? — удивленно восклицает дневальный. — А из яких местов?..
— Из Полтавщины…
Дневальный встает, открывает дверь в казарму и кричит:
— Федченко, ходь сюды…
Появляется высокого роста широкоплечий черноусый солдат.
— Бачь, земляк пришел…
Федченко прищуривает черные глаза и остро вглядывается в меня.
В немногих словах рассказываю солдатам, как я, пройдя всю Украину, попал в Ковно, где работал в крепости, а сейчас из Полангена иду в Ригу.
Чувствую, что с первых слов становлюсь близким этим людям, выброшенным из родных гнезд и отправленным в далекий край, где говорят, думают и живут не «по-на шенски», а по-чужому.
По крутому обрыву поднимаются три солдата с полотенцами в руках. У одного из них рукава и ворот вышиты галуном. Догадываюсь, что это сам вахмистр.
— Тарас Васильевич, к нам земляк пришел, — говорит Федченко, указывая глазами на меня.
Вахмистр — могучего роста человек с большим животом, крупными чертами лица и тремя жировыми складками на затылке — смотрит на меня приветливыми карими глазами и пальцами разглаживает свои пышные темно-русые усы. Он приглашает меня войти в кордон, усаживает за длинный стол и велит подать чай.
— Ну, рассказывай, откуда и куда идешь и что делается на белом свете…
И начинается мой обычный в подобных случаях рассказ. В казарме наступает тишина. Десятки глаз впиваются в меня. Момент — и я весь во власти моей фантазии и вру напропалую.
Перед моими слушателями поднимаются высокие белые города, расплываются деревни и села, золотыми волнами хлебного урожая играет ветер, красуются сады, обремененные вкусными, сочными плодами, и ширятся бесконечные баштаны, заполненные кавунами, подсолнухами, огурцами и сладким горохом. Рисую картину за картиной, вылепляю живые фигуры людей, рассказываю о многоводном Dнепре, о Черном море и о тех малиновых зорях, какие бывают только на родине. Меня слушают так, что моментами мне кажется, что говорю в пустой комнате. Так слушать умеют только простые люди да дети.
А время не стоит. Мне видно из окна, как догорают последние огни заката, как сумерки наступающего вечера стекают с высоких сосен и в лесу становится темней. А я все говорю, увлеченный неожиданными образами, неведомо откуда рождающимися в моем радостном возбужденном сознании.
Но вот на пороге появляется кашевар Нетронь, грудастый, широколицый солдат с оголенными по локоть руками.
— Ужин готов! — провозглашает Нетронь.
Сказка обрывается.
Просыпаюсь на солдатской койке. В раскрытое окно видно море.
В обширной спальне все кровати прибраны, а в столовой ружейная стойка пуста. Догадываюсь, что уже идет утреннее ученье.
Быстро встаю, одеваюсь и покидаю казарму. Чувствую себя неловко — не могу понять, как случилось, что я проспал.
Выхожу из леса и останавливаюсь на краю обрыва.
Предо мной светлая даль и длинная желтая лента песчаного берега.
Ни малейшего ветра. Море спит. Узенькой белой полоской пенится прибрежная струя, а у подножья лесной горы идет ученье.
Пограничники должны знать воинское искусство во всех его видах. Они и моряки, и сухопутные армейцы, и кавалеристы.
Пограничники обязаны хорошо владеть веслом, парусом, конем, винтовкой, саблей и револьвером.
Тарас Васильевич в полной форме стоит на возвышении и внимательно следит за действиями солдат.
Шестнадцать всадников на гнедых лошадях строятся в четыре ряда, а ефрейтор Омельченко, красивый чернобровый парень, гарцуя на рослом сером жеребце, объезжает колонну и отдает команду.
Маленький отряд с места бросается в карьер. Омельченко припадает к гриве коня, по-казацки сжимает ладонью левой руки темя и несется вскачь вдоль берега. За ним следуют остальные. Потом кавалерия вытягивается в одну линию. Живая цепь всадников на полном ходу проделывает разные аллюры, меняя строй.
А на воде идет другое ученье. На плоскодонном баркасе восемь пар весел мерно и плавно, крыльями большой птицы, то вздымаются над тихой гладью, то ныряют в жидкое прозрачное стекло неподвижного моря.
У самого края леса Федченко обучает первогодников шагать и делать повороты.
Эхо подхватывает каждый звук, каждый шум и разносит по лесу человеческие голоса, отдельные выкрики команды и ритмический четкий топот солдатских шагов.
«Аррш!.. Азз!.. Два!.. Стой!.. Смирно!..» — прокатывается по лохматым шапкам столетних сосен и далеко разносится среди тишины спокойного моря и дремлющего бора.
Ученье кончается. Широкий взмах руки вахмистра моментально останавливает всякое движение:
— Вольно!.. Купаться!..
И вот тут наступает мой черед. Сейчас покажу, как плавают греки-рыбаки на Черном море.
Скатываюсь с обрыва, на ходу роняю одежду и бросаюсь в воду.
Иду к большому, с острой вершиной камню, откуда начинается глубина. Быстро влезаю на самый верх, встаю во весь рост, соединяю над головой руки, делаю прыжок и падаю вниз головой. Достаю руками дно, раскрываю глаза и в зеленом свете воды плыву изо всех сил. И когда уже нет мочи держать дыхание, выкидываюсь на поверхность.
Земляки удивляются моему длительному нырянию. Чувствую устремленные на меня взгляды. Это придает мне смелости, и я проделываю фигуру за фигурой. Вытягиваюсь доской, складываю ладони в виде лопастей, плавно скользит мое тело; а то вдруг перевернусь на спину, соединяю руки с ногами и быстро кружусь на одном месте, изображая мельницу. Плыву стоя, плыву без рук, то встану головой вниз, и по воде скользят только одни ноги пятками вверх.
Солдаты в восторге. Хохочут, хлопают в ладоши и от всего сердца награждают меня похвалами вроде:
«Оть, бисова дытына…», «Ну, и сучий сын…», «Як его носит, племянника…»
После завтрака и после смены патрулей пограничники, перед тем как заняться «словесностью», получают отдых на один час.
Тарас Васильевич в мягкой расстегнутой косоворотке сидит со мной в садике, разбитом подле кордона, и участливо расспрашивает меня о моей жизни, о прошлом и, о том, затем и куда я иду. От его заросшей темной шерстью выпуклой груди и от его крупного мягкого лица, освещенного большими карими глазами, веет такой добротой, что не могу ничего скрыть и подробно рассказываю ему о последних годах моей жизни, полных невзгод и обид.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});