— Белиал вторгся в Сиам в шестьдесят пятом, — вельзер кашлянул, — Якобы, из-за того, что воинство Гаапа атаковало германские корабли, словно невзначай кружившие в Сиамском заливе. Но, конечно, дело было не в кораблях. Архивладыка Белиал не собирался позволить презренному Гаапу пустить корни в этой части суши.
Для Белиала и его собратьев, всемогущих владык Ада, война не была ни противоборством, ни схваткой, как для смертных сеньоров, правивших до них. Она была единственной возможной формой их существования — их искусством, в котором они состязались друг с другом, создавая новые виды боли в насмешку над старыми, их ремеслом, в котором они ваяли непостижимые смертному уму формы, их философией, немыслимо сложной и в то же время варварски примитивной.
В бездонном Аду, вечно клокочущем и кипящем от заключенных в нем смертоносных энергий, не существовало ни направлений, ни сторон света, ни даже каких бы то ни было контуров — самый просвещенный императорский картограф сошел бы с ума и вырвал себе глаза, пытаясь понять всю многомерную противоестественную структуру того мира. Континенты дрейфовали в морях из расплавленного олова и стекла, горы вырастали и таяли, как свечные огарки, а ветра дули одновременно во всех направлениях. В этом адском мире, что самостоятельно перекраивал себя, точно обезумевший мясник, немыслимы были никакие долговременные союзы, как немыслимы были постоянные законы физики или мироустройства. Война была единственным процессом, что упорядочивал и придавал смысл всему сущему.
Мелкие адские владыки на протяжении миллионов лет терзали друг друга, отсекая лоскуты от соседних владений, посылая в бой адские легионы и тварей, слишком кошмарных, чтобы человеческое воображение способно было их представить, не превратив рассудок в груду трухи. Подобно древнему змею Уроборосу, Ад бесконечно пожирал себя, но бессилен был сожрать без остатка. Адские крепости пылали и проваливались в бездну, но на их место приходили другие, еще более жуткие и невообразимо сложно устроенные. Миллионы демонов рассыпались в прах, изничтожая друг друга, чтобы в следующую секунду воскреснуть — в еще более чудовищных формах, чем прежде. Пакты и союзы нарушались через мгновение после того, как были заключены, владыки предавались и подвергались пыткам со стороны своих вчерашних вассалов, кампании превращались в безумные всеобщие побоища, в которых было забывались стороны и интересы.
После Кореи была долгая и кровопролитная Юаньская кампания, после которой некогда горделивые тибетские горы, подымающиеся высоко над облаками, обрушились вниз, обратившись в груды вечно горячего щебня. После Юаньской кампании — Война Судного Дня, отравившая и изуродовавшая восточные земли, сделавшая окончательно бесполезными хоманновские карты[9], кое-где еще бывшие в ходу.
Персия, Аден, Египет. Ливан, Йемен, Алжир. Кровоточащих язв, раздирающих некогда богатый черный континент было столько, что в какой-то момент он лопнул пополам и утонул, унося с собой искореженные десятилетиями осад крепости и дворцы, а также пепел их защитников и врагов. Новый Свет эта участь постигла еще раньше, в бурную эпоху, пришедшую после Оффентурена, когда владыки Ада перекраивали новые владения под себя, невзирая на разрушения, которые приходилось учинять, чтобы привить своим новым вассалам толику уважения.
Вельзер задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Собачьи кости, обернутые в бархат… Когда Столас и Гаап рвали друг дружку, дело было обычное. Они никогда и не жили в мире, как полагается адским владыкам, и за последние лет сто выпустили друг другу порядком ливера. Но когда к делу подключился Белиал, изнывающий после унизительного поражения эпохи Второго Холленкрига… — вельзер покачал головой, — Это было похоже на взрыв бомбы в выгребной яме. Вы, вероятно, не помните этих событий за молодостью лет, но, уверяю, в свое время Сиамская война заставила мир порядком задрожать на своих устоях.
Сиамская война… Барбаросса попыталась припомнить, что она знает о Сиамской войне, но почти ни черта толком не вспомнила, память привычно выдала лишь какие-то клочки, тем более, в ту пору она сама была еще соплей, не заслужившей права носить штаны. Это было… Лет десять назад?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
[1] Треугольник Лойна-Буна-Биттерфильда — условное обозначение промышленного региона на территории Саксонии, названного так по именам городов Лойна и Биттерфильда, а также химического завода Буна.
[2] Регниц — река в Баварии, левый приток Майна.
[3] Сабатон — часть брони, латный ботинок, крепящийся к наголеннику.
[4] Здесь: примерно 220 км.
[5] Швайншвертер (нем. Schweinschwerter) — длинный меч для кабаньей охоты, часто с расширением на конце.
[6] Гейдельбергская бочка — самая большая из известных винная бочка, хранящаяся в подвале Гейдельбергского замка, изготовленная в 1751-м году, ее объем — приблизительно 220 тыс. литров.
[7] Крысиный король — биологический феномен, выводок мышей или крыс, запутавшихся ссохшимися хвостами и не способными передвигаться по отдельности.
[8] Виспель — старогерманская мера сыпучих веществ, состоявшая из 24х шеффелей; примерно 240 л.
[9] Йохан Хоманн (1664–1724) — немецкий географ и картограф.
Глава 12
В Кверфурте не было газет, новости до него доходили медленно и неохотно, зачастую устаревая в пути настолько, что от них уже было мало толку. На весь город имелся всего один оккулус, который держал хозяин трактира, да и тот мыл маленький, мутный, едва работающий, просто большая нешлифованная хрустальная бусина. Изображение в нем выглядело размытым и белесым, точно смотришь на мир глазами больного катарактой старика. Но Барбаросса часто пялилась на него тайком, когда забирала из трактира допившегося до паралича отца.
Оккулус в ту пору много болтал о Сиаме, это она помнила, но память ее дырявая, как кираса старого ландскнехта, по своему обыкновению сохранила лишь какие-то обрывки, из которых ни черта толком не складывалось. Была какая-то война на востоке, это верно, война с узкоглазыми обезьянами, присягнувшими Гаапу, живущими в джунглях и не знающими огня, которых архивладыка Белиал милостиво соизволил принять под свое покровительство.
Она помнила причудливые, птичьим языком звучащие, названия неведомых провинций, помнила звучные наименования грохотавших на другом краю света кампаний — Кампания «Гастингс». Кампания «Пронзающая стрела». Кампания «Боло» — помнила бравурные звуки «Марша саксонских кирасиров», под которые ровные солдатские терции, колыша знаменами и пиками, двигались к сходням замерших у пристани бригантин.
Старый пехотный оберлейтенант с прилипшей к боку рукой, прибыл в своей обычной карете, но в тот раз был порядком пьян и, может из-за этого, воодушевлен более обычного. Рассказывал о том, что саксонские демонологи уже дали прикурить желтокожим так, что те готовы резать собственных детей, чтобы заслужить милость Белиала, и дело верным ходом идет к победе. Это даже не война, а легкая кампания на пару недель, не более опасная, чем подавление крестьянского мятежа в Кракове.
Ублюдок Гаап собрал под своим началом орду желтокожих выблядков, вещал оберлейтенант, поигрывая парадным кацбальгером, и выглядел при этом так, будто сам съел дюжину желтокожих на завтрак. Но эта херова толпа, вооруженная копьями и древними мушкетами, разбежится теряя портки, едва только за дело возьмутся славные саксонские мушкетеры, а джунгли растают в адском пламени обрушенных нашей артиллерией снарядов. Единственное, о чем стоит беспокоиться немецкому солдату, так это о том, чтобы не нахватать дрянных болезней от тамошних блядей, они вешаются на шею едва лишь услышав старый добрый Osterländisch[1], а продают себя по два крейцера — цыпленка и то купить дороже. Все остальные заботы курфюрст берет на себя. Будет и жратва, и порох за счет короны, и обоз с сытной жратвой, и почести за взятые города. Мало того, каждому солдату обещано по пять гульденов в месяц, доппельзольднерам[2] — по десять, а за ранение, ежели вдруг такое воспоследует, еще пятнадцать гульденов единовременно.