Поглощая все это в неимоверных количествах, Старейшины размышляют, что-то бесконечно переваривая в своих пульсирующих недрах, возможно давно сделавшись хитрее многих демонов и служителей Геенны Огненной, беда лишь в том, что ни одна живая душа толком не знает, что именно вызревает в их сизых, пронизанных венами, потрохах. Может, они размышляют о новом мироустройстве, в котором все будет организовано так справедливо и мудро, что оберы сделаются равны с эделями, а золото будет ходить наравне с медью. А может — об этом болтают не любящие вельзеров остряки — о новом рецепте бобовой похлебки с кориандром.
Жаль, что они одна живая душа не может знать, о чем размышляют эти мудрецы — сверхразум Старейшин, погрязший в невообразимых для простого смертного объемах перевариваемой ими информации, давно отбросил рудименты, бесполезные в их работе — как сморщенные тела, в которых они прежде находились, так и бесконечно примитивные человеческие наречия. То, что им удавалось извергать из себя, самому внимательному и мудрому слушателю показалось бы потоком тарабарщины, в лучшем случае бессмысленной, в худшем — грозящей свести с ума его самого, утянув в тот водоворот, где блуждают давно потерявшие цель смыслы. Так что даже ближайшие прислужники, подносящие им все новые и новые данные, не в силах уразуметь сказанное ими или найти смысл в плодах их бесконечного труда…
— Высохшая муха на старом пергаменте… Ржавая вилка в куске кровоточащего мяса… Любопытно! Весьма и весьма! — вельзер с интересом наблюдал за символами, что Барбаросса карябала на пергаменте, — Продолжайте, прошу вас.
— Это всё, — Барбаросса с облегчением отложила перо и подула на ладонь. Последние четверть часа были для нее настоящим мучением, но свою работу она выполнила как будто без огрех, — Это всё, что я вижу. Если хотите заработать свои двадцать пять грошей, будьте любезны растолковать, что это.
Перо в ее неуклюжих пальцах перенесло на бумаге выжженные на ее коже символы. Вышло, может, не очень изящно, но она надеялась, что сделала это нужным образом, не нарушив хитрого сплетения тончайших линий.
Вельзер осторожно провел сухим пальцем вокруг строк.
— Это не адские письмена, но это определенно письмена человеческого языка, хоть и не относящегося к европейским. Это сиамский, госпожа ведьма.
— Сиамский?
— Именно так. Во всех германских землях не так-то много людей, которые могут похвастать тем, будто его знают, но, к вашему счастью, я немного владею лаосским, а он находится с ним в близкой связи. Пожалуй, я мог бы… Да, определенно я угадываю смысл. Вот только…
— Что?
— Возможно, открывшийся мне смысл вам не понравится, — вельзер взглянул на нее, бледно-голубые кляксы за прорезями шлема, служащие ему глазами, немного посветлели, застрявшие в них зрачки несколько раз дернулись, — По крайней мере, мне так кажется.
— Так читайте же! — приказала Барбаросса, развязывая кошель, — Читайте, чтоб демоны сожрали ваши потроха!
Их с Котейшеством сбережения еще недавно выглядели вполне весомо — целая груда меди и фальшивого серебра — но сейчас кошель уже не отличался той тучностью, что прежде. Двадцать грошей мы отдали за гомункула в Руммельтауне, вспомнила Барбаросса, того самого, что стащили гарпии. Еще три гроша она оставила хозяину «Хромой Шлюхи» за так и не съеденный обед. Оставалось… Онемевшими от письма пальцами она выудила и шлепнула на стол двадцать пять увесистых кругляшков, одна сторона которых была украшена сложно устроенным гербом архивладыки Белиала, другая — броккенбургским гербом. Оставалось чертовски мало — один талер да один грош, не считая скудной медной горсточки крейцеров…
И похер! Лучше она будет расплачиваться серебром, чем собственной кровью. Если она с подачи Бригеллы оказалась вмешана за компанией с чертовым гомункулом в какую-то скверную историю, лучше узнать свои карты едва только их раздали, а не погодя, утратив драгоценное время.
Вельзер покорно кивнул, сгребая монеты.
— Плод, бьющийся в мертвой утробе… Варенная жаба на серебряной тарелке… Хорошо, госпожа ведьма. Сейчас. Итак… — он кашлянул, — Если эти символы верны, а мое знание лаосского меня не подводит, здесь написано дословно следующее: «Ничтожная тварь, верни украденное тобой хозяину, иначе через 7 часов я обрушу на тебя пытки, по сравнению с которыми Ад покажется тебе блаженством».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ах ты блядь…
— На счет «ничтожной твари» могу ошибаться, — в сухом голосе вельзера, приглушенном шлемом, послышались извиняющиеся интонации, — некоторая путаница в глоссах, я полагаю… Но в остальном все как будто верно. Не знаю, что за сила одарила вас этой печатью, госпожа ведьма, а вы заплатили достаточно щедро, чтобы я не осмеливался вмешиваться в ваши дела, но послушайте моего совета, отнеситесь к этому посланию серьезно.
Я чертовски серьезна, подумала Барбаросса. Я охерительно серьезна, ты, сухой сморчок с жестяным чаном на голове.
— Почему лаосский? — хрипло спросила она.
— Это сиамский, — поправил ее вельзер, — Язык королевства Сиам. Но ваше недоумение понятно. Этот язык не имеет особенного хождения в Европе, уж тем более в Броккенбурге. Тлеющие водоросли на морском берегу… Королевство Сиам расположено в юго-восточной Азии, в той ее части, которую мы называем Индокитаем. Его столицей является Крунгтеп, а полностью — Крунг Тхеп Маха Накхон, впрочем, в наших краях его чаще именуют Бангкок. Нынешний король носит имя Пхумикон Адульядет, носящий дополнительный титул Махарат. Несмотря на свой изрядный размер, Королевство Сиам весьма бедно и не может похвастать ни богатой казной, ни большим количеством вассалов из числа азиатских владык. У него почти нет развитых мануфактур и алхимических мастерских, как и каменных домов — его жители в большинстве своем ютятся в тростниковых и глиняных хижинах, основные статьи его дохода — выращивание риса, а также рыб и креветок. Разоренное недавней войной, оно вынуждено влачить весьма жалкое и незавидное существование, болезни и голод ежегодно уносят многие тысячи жизней. Это королевство находится в подчинении архивладыки Гаапа и его присных, оттого всякая его связь с германскими землями весьма зыбка…
Дьявол! Вельзер, кажется, намеревался вывалить на нее весь запас своих никчемных знаний, не имея никакого милосердия к ее и так трещащей голове.
Сиам? Королевство Сиам? Какого хера?
В Броккенбурге водится до хера опасных тварей, но те из них, что наделены человеческим обликом, обычно изъясняются на человеческом языке, пусть иногда используют не привычную ей остерландскую речь, а грубые, царапающие язык, диалекты вроде алеманского или гессенского.
Верни украденное тобой? Семь часов?
Барбаросса покосилась на мешок с гомункулом, неприкаянно стоящий в углу. С момента ее бегства сморщенный малец мудро хранил молчание, но ей все равно казалось, что выпученные темные глаза непрерывно наблюдают за ней сквозь толстое стекло и мешковину. До крайности неприятное чувство.
Гомункул в банке. Старикашка фон Лееб. Бригелла. Ожог. Семь часов.
Эти мысли были похожи на игральные кости, гремящие в ее опустевшем черепе, но всякий раз, стоило швырнуть их перед собой, они образовывали какую-то белиберду, что все вместе, что каждая по отдельности.
Старик не был магом, за это она готова была ручаться. Лишь дилетантом, никчемным подражателем, вырезавшим в своем чертовом доме тысячи где-то увиденных адских сигилов. Он был не в силах даже сварить себе кофе при помощи чар, не то что обрушить какое-то заклятье на ведьму, может, и не самую разумную ведьму в Броккенбурге, но дожившую до третьего круга и весьма чуткую по части магических делишек. Если не он, тогда какая сила грозит ей, подпалив шкуру? И — эта мысль была паскудной, как червяк, обнаруженный на самом дне пивной кружки — какими карами может ей грозить?
Гомункул. Бригелла. Семь часов. Старикашка. Ожог.
Старикашка. Семь часов. Бригелла. Ожог. Гомункул.
Ожог. Гомункул. Семь часов…
Дьявол, она может раскладывать этот пасьянс бесконечно, до тех пор, пока блядская гора Броккен не распахнется подобно дьявольской пасти, и не проглотит хренов Броккенбург, выстроенный на ее древних костях. Или — она ощутила, как где-то в ее требухе тревожно зазвенела холодная жилка — или пока не минует отведенные неведомой силой семь часов и она сама не убедится, что стоит за угрозой. Но тогда уже может быть немного поздно, вот в чем дело, сестрица Барби…