Они вошли в дом. Но между ними оставалась недоговоренность. Митенька чувствовал ее нежность, но не знал, можно ли ей сказать ты, можно ли ее взять тихонько за плечи.
— В самом деле, почему хотел проехать мимо? — спросила Ольга Петровна, как бы нюхая сорванную ветку.
— Почему?… — переспросил Митенька и замолчал, как человек, у которого есть важные причины, и он не знает, открыть ли ему их.
Молодая женщина, видя, что он молчит, взяла его руку, слабо и нежно потянула к себе, глядя ему в глаза, и тихо спросила:
— Но ведь не я была причиной нежелания?
Митенька молча покачал головой, задумчиво глядя мимо ее лица и чувствуя в то же время, как от этого его вида увеличивается ее чуткая женская осторожность и внимательная нежность.
— Причина во мне самом, — сказал Митенька, переводя на нее задумчивый взгляд человека, поглощенного сложностью собственной мысли.
Ольга Петровна молча и долго посмотрела на него, как бы почувствовав то сложное и трудное, что было в нем. И сейчас же сама стала, так же как и он, серьезна, но через минуту тихо, ласково положила свою руку на его руку.
В это время вошла горничная и сказала, что обед подан.
Они пошли в столовую. Павла Ивановича не было дома, и они обедали только вдвоем. Это еще больше увеличивало тот тон близости, какой появился у них сегодня с первого момента встречи. После обеда Митенька молча поцеловал руку Ольги Петровны, и это как бы подчеркнуло еще большую близость в их отношениях.
— Сейчас хорошо, пасмурно, пойдемте наверх, там маленькие комнатки и очень удобно, — сказала Ольга Петровна, бросив скомканную салфетку на стол.
Они поднялись по знакомой Митеньке Воейкову крутой деревянной лестнице и вошли в будуар Ольги Петровны, низкую комнату, с мягким от разостланного сукна полом и белым камином в углу. В широкие низкие окна смотрел серый пасмурный день, виднелись неподвижные верхушки деревьев парка, и было необычайно уютно и тепло.
Ольга Петровна села на маленький диванчик и указала Митеньке место рядом с собой.
Он чувствовал, что сегодня был тон близости на неопределенной грани дружбы и интимности.
— Знаете, мне с вами изумительно хорошо, — сказал Митенька и почувствовал, как ему легко, естественно и просто.
Ему хотелось положить к ней голову на колени, но он не знал, как это сделать, чтобы не вышло неловкости. И вдруг она сама, точно угадав его мысли, взяла его голову и положила к себе на колени.
Митенька, лежа головой на ее мягких ногах, поднял на нее глаза. Молодая женщина, наклонившись над ним, с тихой улыбкой, в которой чуть заметно сквозила какая-то хитрая складка, смотрела ему в глаза.
— И так хорошо? — тихо спросила она.
Митенька, не отвечая, смотрел ей в глаза. Ему показалось, что молчание скажет больше слов.
Ольга Петровна, наклонив над ним лицо, как бы вглядываясь ему в глаза, перебирала его волосы, навивая их на пальчик.
— Почему же раньше все было как будто иначе? — спросил как бы задумчиво Митенька.
— Как иначе?
— Совершенно иначе.
И, подняв руки снизу, Митенька взял голову Ольги Петровны и стал нежно гладить ее волосы.
В комнате темнело — наступили сумерки, и благодаря пасмурному дню здесь было еще больше похоже на осень.
— Вот чем переменилась!.. — сказал Митенька, как бы найдя наконец не дававшееся ему объяснение. — Прежде я даже боялся вас немного.
— Меня? — удивленно переспросила Ольга Петровна. И опять она, как бы подчиняясь тому, какой он хотел ее, сказала с тихой нежностью, еще ниже наклонившись над ним: — Разве меня можно бояться? Разве можно?…
Сумерки становились еще гуще. Она еще ниже опускала над ним лицо и голову с завитыми, разделенными пробором, волосами и говорила все тише и в то же время торопливее.
Митенька продолжал держать ее голову, видел близко над собой ее темневшие глаза, ее шевелившиеся от тихого шепота губы, — они были так близко от него, что он слышал возбуждающий запах этих губ.
И как-то случилось само собой, что она нагнулась еще ниже над ним, как бы желая ближе взглянуть ему в глаза, а он неожиданно сжал закинутые к ней на голову руки, и ее губы опустились на его губы.
Она вздрогнула, но не отняла губ и закрыла глаза. Потом быстро отклонилась на спинку дивана и, прижав ко лбу руку обратной стороной ладони, сидела с минуту неподвижно, оставив другую руку на волосах Митеньки.
— Уезжайте домой, — сказала она тихо, не открывая глаз.
Митенька, не отвечая ей, взял ее руку со своей головы. Рука отдалась ему послушно и вяло. Он, перевернув ее к себе ладонью, осторожно и тихо целовал ее и проводил губами по ее мягкой горячей коже.
— Уезжайте… — сказала Ольга Петровна так же тихо и как-то пассивно, не переменяя своего положения и еще больше закинув голову на спинку дивана.
— Я не хочу уезжать, — твердо и тихо, ласково сказал Митенька.
— А что же вы хотите?…
Не отвечая ей, он обнял ее за шею и, притянув к себе, тихо и медленно искал ее губ. Она вдруг вздрогнула, оттолкнула его и, быстро встав с дивана, держалась за голову и некоторое время смотрела на Митеньку, зайдя за диван, как бы под защиту его. Потом уронила руки на спинку дивана, бессильно, сонно опустила на руки голову и сказала:
— Отнесите меня… на постель и уезжайте. Скорее уезжайте!..
Митенька, вскочив, быстро подхватил ее, причем она оказалась такая тяжелая, что у него что-то хрустнуло в коленке и он чуть не полетел с ней, зацепившись носком сапога за ковер.
Когда он опустил ее на постель, она несколько времени лежала на спине, закрыв лицо обеими руками.
Митенька Воейков смотрел на нее, и ему пришла мысль: сделать первый шаг новой жизни, удержаться от соблазна и уехать домой. Но показалось неудобно оставить ее в таком состоянии и уехать.
— Дайте мою сумочку, — сказала Ольга Петровна, одну руку протягивая к Митеньке, а другую не отнимая от лица, — она в будуаре.
Митенька с бьющимся сердцем, почему-то на цыпочках, вышел в будуар, где на смятых подушках валялась забытая черная шелковая сумочка, стягивающаяся шнурком. Но сейчас же услышал, как в закрывшейся за ним двери спальни щелкнул ключ. Он хотел ее открыть. Дверь оказалась заперта.
И ему со всей силой досады показалась непростительной его медлительность, когда он, как осел, чего-то дожидаясь, стоял сейчас около Ольги Петровны.
«Каким дураком нужно быть, чтобы в такой момент размышлять о новой жизни!.. — подумал он. — Ведь она была в его руках, на нее нашла такая минута, в которую женщина теряет волю; в доме никого нет…»
Он нерешительно постучал в дверь. Ответа не было. Митенька был в совершенном отчаянии.
Вдруг ключ в двери повернулся и щелкнул. Она открылась, и он, поспешно войдя в полумрак спальни, видел, как Ольга Петровна торопливо скользнула в постель.
— Закройте… на ключ… — сказала она быстрым шепотом.
И, когда он наклонился к ней, лежавшей перед ним в постели, Ольга Петровна подняла свои красивые обнаженные руки, с признающейся и стыдливой улыбкой обвила ими его шею и привлекла к себе.
XV
Ирина снова терялась в догадках и не знала, чем объяснить отсутствие Митеньки Воейкова. Она старалась припомнить, не сделала ли она чего-нибудь такого, что могло подействовать на него дурно, — и ничего не могла найти.
Она стала нервна, сосредоточенна, часто сидела в углу дивана в своей комнате, остановив глаза на одной точке. Всякое обращение к ней домашних раздражало ее.
Она вспыхивала из-за пустяков, а потом плакала от своей несдержанности.
Маруся, всегда оживленная, веселая, раздражала ее своим видом, своей жизнерадостностью и легкостью.
Ирина часто сидела неподвижно в углу дивана, смотрела, как Маруся, присев на край стула, прикалывала бантик к волосам, по нескольку раз переменяя его и повертывая так и этак голову, — и чувствовала поднимавшееся в себе раздражение, которого не могла в себе побороть.
— Чего ты все злишься?! — сказала один раз Маруся, поймав взгляд сестры, которая сидела в углу дивана, поджав под себя ноги и покрыв их платьем.
Ирина молчала и смотрела на сестру.
— Злючка, противная! — сказала Маруся.
Она достала пудру из коробочки, припудрила нос и убежала. Ирина встала, подошла к зеркалу и, положив сцепленные в пальцах руки на голову, придавила ими волосы, как будто от мучительной боли, бессильно бросила руки и глубоко вздохнула.
Она чувствовала себя несчастной от своего одиночества и не умела, даже из-за какого-то болезненного упрямства не хотела, из него выйти.
И, когда она видела бегавшие по площадке за цветником белые девичьи и мужские фигуры, слышала звонкий молодой смех, ей становилось так больно от своего одиночества, что хотелось плакать. Она презирала их всех за пустоту, как она мысленно себе определяла, а сама не могла ничего делать.