Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей нравилось то, что она может приводить его в состояние такой растерянности и смущения. И чем больше проявлялось у него это смущение, тем больше она чувствовала к нему нежность.
Они прошли в сад и сели на скамеечке под кленом.
— Нет, все-таки что с вами? Что вы делаете теперь? — спросила Ирина, повернувшись к Митеньке.
— Ради бога, не спрашивайте об этом, — сказал Митенька, — мне не нужно сейчас говорить. Я только скажу, что у меня теперь совсем все другое. Я переменил… всего себя. Все прежнее было ошибкой… И я проклинаю его.
Ирина, сощурив глаза, несколько времени смотрела неподвижным взглядом перед собой.
Митенька, с выражением провинившегося ребенка, несмело взял ее руку. Ирина, не изменяя выражения, пассивно дала свою руку. Наконец она медленно перевела свой взгляд на него.
— Я, должно быть, очень дурная, — сказала она, — у меня в последнее время так все трудно, я злюсь на всех, не верю, подозреваю и раздражаюсь.
— Этого не надо! — как бы с горячим сожалением и просьбой воскликнул Митенька. — Не надо. С другими мы все равно ничего не можем сделать, и чем больше будем устремлять на них внимание, тем они нам будут казаться хуже. Все, что мы можем, это только исправлять себя. Здесь такая необъятная работа.
— А вы?… Вы теперь тоже исправляете себя? — спросила девушка таким тоном, в котором не было насмешки, как будто она сама искала для себя выхода и хотела свериться с другим человеком.
Но Митенька, закусив губы, как бы с выражением страдания, тихо сказал:
— Не спрашивайте меня пока ни о чем. И не зовите меня к себе… — прибавил он еще тише.
Ирина молча смотрела на него с таким выражением, как будто в ней боролось желание женщины узнать все, что есть сейчас в близком человеке, самой разделить с ним его тяжесть или взять от него мудрое знание о пути жизни. Но, видимо, она поборола в себе это желание, чтобы не помешать ему.
— Когда определенно и твердо окрепну на новой дороге, тогда я приду к вам к первой. И это будет значить, что ваши сомнения во мне не оправдались, я — победил! — сказал Митенька.
— А если вы не придете?… Или придете не ко мне?… — спросила медленно девушка, переводя на него странно сосредоточенный и напряженный взгляд.
— Этого не может быть! — сказал испуганно Митенька.
Серьезные глубокие глаза Ирины смотрели молча на него. И Митенька невольно выбирал, какое выражение придать своему лицу, чтобы она не подумала, что он колеблется.
— Завтра день моего рождения, — сказала задумчиво Ирина. — А когда это будет? Скоро? Впрочем, нет, я буду терпелива. Я все выдержу, — прибавила она, встав, и глаза ее засветились вдруг твердой радостной решимостью. — Иду, пора… Жду…
Она протянула Митеньке руку, и он тихо в первый раз целовал ее то в пальцы, то в теплую, нежную ладонь.
Потом так же тихо потянул их к себе. Ирина, подавшись, сделала шаг к нему, положила руки на плечи, несколько мгновений смотрела ему в глаза, потом, вдруг покраснев, быстро и сильно поцеловала его в губы и, оттолкнув, отошла от него. Митеньке показалось, что тут нужно бы, как пораженному громом, воскликнуть:
— Ирина! Совершилось!
Но он пропустил момент. Ирина была уже по ту сторону канавы и, оглядываясь, быстро шла по дорожке к своей усадьбе. Митенька стоял и смотрел ей вслед, ожидая, оглянется она или нет. Уже издали только мелькало ее белое платье в спелой ржи, и вдруг, перед тем как скрыться в березовой роще, она оглянулась и быстро скрылась.
XVII
Проводив Ирину, Митенька с новым порывом заперся в кабинете. Он выработал себе основные правила, которых нужно было держаться:
1) Решать все с одного раза.
2) Не позволять воле двоиться.
3) Каждое дело доводить до конца.
4) Не начинать одновременно десяток дел.
5) Ничего не откладывать на завтра.
6) Вести аскетический образ жизни, такой же, как в период настроения общественности, избегать женщин, как самого опасного зла, но уже из внутренних побуждений, для себя, а не для масс.
7) Не увлекаться внешним знанием. Бояться красоты, так как всякая красота содержит в себе элемент соблазна и расслабляет.
8) Не употреблять насилия. Кротостью и отсутствием в себе зла к людям можно пробудить в них больше хорошего, чем внешними мерами.
— А главное, — сказал Митенька, — ни в чем не допускать торопливости, неосновательности и хаоса. Это будет 9-е.
— Хорошо, если бы получилось десять, ровнее было бы… — сказал Митенька. Но десяти не получилось, и он уже хотел было какую-нибудь заповедь разделить на две части, но вдруг вспомнил, что, к счастью, осталась пропущенной одна важная часть: дисциплина тела — гимнастика, обтирания.
Вышло ровно десять.
Весь этот день ушел на расписание и распределение занятий, так что самая жизнь началась только на следующий день.
Едва проснувшись, со слипающимися от сна глазами, Митенька бросился к умывальнику и начал тереть себя щеткой с холодной ледяной водой и делать гимнастику.
Потом сел за чтение. Но через пять минут ему пришла мысль, что нужно сказать Настасье, чтобы она никого не пускала к нему.
— Это раньше надо было делать! — сказал Митенька. — Сядь и сиди! Что за окаянная способность, как только нужно заняться определенным делом, так и приспичит что-нибудь.
И правда, едва он усадил себя в кресло, как уже глаза его заметили в комнате беспорядок, и он подумал о том, что нужно бы убрать.
— Нет, не нужно! — крикнул он.
— Но я не могу заниматься, меня раздражает грязь, — сказал он, сделав движение вскочить куда-то.
— Нет, можешь. Внешнее не должно иметь никакого значения. Самое главное уничтожить в себе этот недостаток разбросанности и добиться высшей способности самоуправления, — сказал Митенька Воейков.
Теперь, когда он взял дело управления в свои руки, поражало, какая масса открылась в нем, в его характере свойств, подлежащих исправлению, какая открывалась работа перестройки самого себя, сотворения нового человека. Но в то же время приятно было, что эта задача громадна.
И теперь он видел ясно, что, стоит только неуклонно и систематически (несмотря на противность этого слова) идти в намеченном направлении — и он сделает великое дело. И не на себя одного подействует так, а и на окружающих. Никого не насиловать, не кричать, не жаловаться на мужиков, например. И они перестанут смотреть на него как на помещика и воровать у него. У них заговорит совесть. И они переменятся не под влиянием внешних причин, а внутренних.
XVIII
Когда выяснилось, что помещик Дмитрий Ильич никуда не едет и остается дома, на мужиков эта неожиданность подействовала с двух сторон: во-первых, было стыдно и неловко, что обобрали человека, в надежде, что ему самому не нужно, раз он уезжает. И теперь было совестно на свет божий смотреть, когда видели, как он ходит по двору и иногда останавливается перед растащенными наполовину дровами.
Во-вторых, было обидно, что раз он не уезжает — значит, нельзя будет продолжать таскать, как прежде.
А потом Федор, встретившись с Воейковым, поспешил рассказать ему, — как он всегда спешил рассказать что-нибудь приятное для собеседника, — что мужиков совесть замучила, не знают, как ему в глаза смотреть, думали, он уезжает, и растащили столько добра.
— Скажи мужичкам, что я и не думаю сердиться на них, — сказал Митенька, чувствуя пробежавший по спине холодок, как всегда бывало от сильного восторженного волнения. — Я рад, что они сами это почувствовали.
— Да, господи, как же нетто, нешто мы звери бесчувственные? — говорил Федор. — Конечно, иной раз не без греха, а совесть-то показывает.
— Вот именно совесть, наше внутреннее. Иные думают, что нужно действовать только внешними, репрессивными мерами, а это-то как раз и не действует.
— Нипочем…
— А то ты мне плохо сделал, а я смолчу, потому что, может быть, я против тебя еще больше виноват.
— Вот, вот, — говорил Федор, а за ним кто-нибудь еще, подойдя к беседовавшим.
— Разве я не чувствую свою несправедливость! — говорил помещик, ощущая в себе потребность сказать что-то такое, что указывало бы еще более на его полную беззлобность, бескорыстное и безграничное расположение вплоть до готовности на жертву. — Ты думаешь, мне приятно сознавать, что я и все мы живем в довольстве, в большом доме, а вы бог знает где там жметесь?
— Да это, что там, каждому свое место, — говорили мужики, — что хаму в хоромы лезть!
— Вы не хамы, а люди, и своей чистой душой стоите выше нас. Мне стыдно видеть, — говорил Митенька возбужденно, почти с дрожью в голосе, — сидим у вас, тружеников, на шее, не даем вам…
— Что вы, господь с вами, да мы и так премного благодарны, — говорили мужички. — Мы ведь вас вот с каких лет знаем. Таких людей с огнем не отыщешь.
- Путь к свободе - Иван Митрофанович Овчаренко - Историческая проза / О войне / Повести / Советская классическая проза
- Первый рассказ - Иван Сергеевич Уханов - Научная Фантастика / Советская классическая проза
- Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов - Советская классическая проза
- Емельян Пугачев и его соратники - Юрий Лимонов - Советская классическая проза
- Верный Руслан. Три минуты молчания - Георгий Николаевич Владимов - Советская классическая проза