Побледнев, она выпрямилась, судорожно хватая губами соленый морской воздух, ставший вдруг горячим и пыльным. Слова ожгли ее больнее, чем мог бы ожечь вымоченный в соли кнут свежую рану. С кем он сравнил ее — даже не с собой, не с Яном… Хладнокровная?!.. что он знает… как ей пришлось возвращаться в квартиру, где ее ждал мертвец, как она старательно отмывала от крови тело, по которому уже расползался липкий холод, как одевала его в темные брюки и такие же пальто и кофточку, какие подарила ей Карина, из-за которых тогда Светочка так расстроилась — ведь женщины не любят быть одетыми одинаково с кем-то … как она сушила ее светлые волосы феном, укладывала в такую же прическу, как ее собственная, красила Светочкины ногти похожим лаком и губы своей помадой… бедные, серые, искусанные губы… потому что была важна малейшая деталь — и все это, плача от ужаса, отвращения к самой себе и вины перед Матейко — уже лишившись жизни, Света теперь должна была лишиться не только нормальных похорон, но даже и собственного имени, и очень плохо получалось убеждать себя, что Сметанчику уже все равно, а они еще живы?! Что он знает о кошмарах, прибавившихся к жутким снам о «Пандоре», в которых она снова и снова совершает этот ритуал, а Света неотрывно смотрит на нее глазами, превратившимися в два тусклых ледяных шарика, улыбаясь безумной улыбкой, которую Вита только что самолично выкрасила в цвет «Каштан», смотрит, то и дело заваливаясь на нее своей неживой холодной тяжестью… как Вовка-Санитар… Что он знает о том, как она стаскивала Светочку вниз, как усаживала на переднее пассажирское сидение, ежесекундно замирая от страха быть увиденной, и какая при этом била противная мелкая дрожь, и к горлу подкатывала тошнота?! Как ехала в «Две ящерки», поглядывая на нее, укрытую рядом покрывалом, сползшую на пол? Как оставляла «восьмерку» на попечение Карининой охраны, которая могла слишком пристально заглянуть внутрь машины… но так было надо, чтобы потом ей не помешали уехать, и чтобы один из охранников спокойно выполнил то, о чем она просила Ларису, — «посмотрел колесо или что там еще», попутно ослабив хомутики крепления на топливопроводе, — у охранника был Ларискин телефон, и Вита позвонила ему сразу же… как Схимник и остальные направились в туалет… как смотрела в его спокойное лицо и знала, что он идет убивать, а те, кто шли следом, идут убивать его… Каково это было — сидеть и ждать, кто выйдет живым?! А потом лететь прочь из города, выжимая из несчастной «восьмерки» все, что только можно, и стараясь никуда не врезаться раньше времени — и все это при том, что с каждой выигранной минутой становится все хуже, и голову словно сдавливают чьи-то мощные ладони, в ушах грохот, и дорога все время качается, проваливается куда-то, и всплескиваются жесточайшие приступы тошноты и удушья — потому что салон заполнен парами бензина, и проветрить нельзя — все здесь должно вспыхнуть мгновенно, выгореть дотла… Какое хладнокровие, когда зубы стучат, и тебя вот-вот стошнит на собственные колени, и ты хлюпаешь носом, думая только о том, чтобы успеть доехать до нужного места… А каково это было протискивать в свое колечко мертвый негнущийся мизинец Матейко, перетаскивать ее на свое место жалко трясущимися руками, стараясь не потерять управление машиной… а потом за те считанные секунды, что «восьмерка» нырнула за поворот, став невидимой для преследователей, направить ее на темные стволы сосен и успеть выпрыгнуть, едва не свернув себе шею, но зато получив дюжины три ссадин и вывихнув левую руку?! Посмотрел бы он на нее, хладнокровную, когда она билась в рвотных судорогах, когда выла от боли и страха, кусая воротник пальто, чтобы не услышали, когда валялась на земле, уткнувшись лицом в сухие сосновые иглы и держась за обожженное горло, когда пряталась среди деревьев, боясь даже дышать, и смотрела на сидящего среди темноты на склоне человека, умоляя про себя, чтобы он встал и ушел, иначе, иначе…
— Иначе что?
Вита вздрогнула, приходя в себя. Только сейчас она осознала, что все свои мысли сказала вслух, и, заикаясь от волнения и злости, продолжает повторять последнее слово свистящим, срывающимся шепотом. Ладонь Схимника лежала на ее шее, и он наклонился так, что полностью загородил ее от остальных, сидящих в баре, и ее слов, кроме него, никто не мог слышать.
— Ничего, — пробормотала она. Снова дунул ветер, лицу почему-то стало холодно, и Вита поняла, что плачет, и это разозлило ее еще больше. Схимник наклонился еще ближе и вдруг начал большими пальцами вытирать ее мокрые щеки.
— Прекращай, — мягко, но настойчиво сказал он. — Прекращай, люди нас запомнят, а так нельзя… Ну же. Ты, конечно, наворотила дел, но все равно ты славная, отважная девочка, так что прекращай.
Вита вскинула на него глаза. В них не было изумления, только жадность. Затравленная, измученная, уже привыкшая к крови и безумию, бесконечно долго не слышавшая ни от кого ласковых слов, которые иногда бывают так важны… А она так изголодалась по ласковым словам, и сейчас они подействовали на нее так, как кусочек мяса на уже почти обезумевшую от голода дворовую кошку. Ей захотелось еще, захотелось вцепиться в него и закричать, потребовать, чтобы он сказал еще хоть одно — в шутку или всерьез — неважно, ведь голодной кошке неважно, кто и с какой целью ей бросает кусок мяса… но Схимник уже отодвинулся, и глаза его были, как обычно, холодными, и голос звучал холодно — куда как холоднее и бездушнее, чем порывы северного зимнего ветра…
— Насчет машины-то у кого узнала или сама придумала?
— Да нет, не сама, — сказала Вита, отодвинувшись и уже самостоятельно вытирая лицо. — Женька с… мои знакомые как-то говорили на эту тему… после, того, как один штатовский фильм посмотрели… ну, я и запомнила.
— Получается, ты даже не знала точно, что будет, получится ли?
— Нет, откуда?!
— М-да, — Схимник откинулся на спинку стула и почему-то посмотрел в пасмурное, плотно затянутое пухлыми тучами небо. — Ты действительно сумасшедшая. Чудо, что ты выжила.
Несколько минут он сидел молча, расслабленно, продолжая с неподдельным интересом разглядывать плотные тяжелые тучи, потом его рука вдруг метнулась к ней, и прежде, чем Вита успела увернуться, дернула вниз рукав ярко-синей кофточки, обнажив пропеченное, золотистое плечо с багровыми следами-полумесяцами.
— Откуда это?!
— А ты как думаешь? — отозвалась она, подпустив в улыбку немного глумливости, но Схимник насмешливо покачал головой, прижал свой палец к одному из следов, который оказался почти втрое короче и меньше его ногтя, потом спросил с неожиданной серьезностью:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});