Шторм начал достигать апогея — ветер выл и бесновался, и старые парковые каштаны, которые безжалостно мотало туда-сюда без всякого уважения к их возрасту, жалобно стонали. Повсюду беспорядочными хороводами носились сорванные листья и ветки, и Вита шла, заслоняя лицо рукой и ежась от мелких соленых брызг, хотя полоса прибоя находилась не так уж близко. Людей в парке почти не было — большинство уже давно сбежали, спрятались в свет, где-то за стенами, и Вита невольно прибавила шагу, щурясь от ветра и с нетерпением глядя на приближавшийся светлый островок остановки, в который упиралась плиточная парковая дорожка. Она не заметила как толстый ствол одного из каштанов, который только что миновала, вдруг раздвоился, и на плитки скользнул высокий стройный человек — скользнул совершенно бесшумно, хотя Вита все равно не услышала бы его шагов за ревом ветра. Он быстро огляделся, потом гибкой тенью метнулся следом за девушкой, и его рука на мгновение мелькнула над ее затылком, а на следующее мгновение он уже подхватил безвольно, без единого звука рухнувшее тело, вскинул его на руки, подобрал выроненную Витой сумку и нырнул в темноту. Через несколько секунд он оказался возле синего «москвича», стоявшего у обочины с потушенными фарами. Дверца машины открылась, человек бесцеремонно зашвырнул тело внутрь и залез следом. Мотор «москвича» хрипло заурчал, машина тронулась с места и, катя перед собой расплывающиеся круги света, исчезла за поворотом.
IV
В тот момент, когда Вита потеряла сознание, так и не успев понять, что произошло, Наташа встала с постели, потянулась с грацией сытой кошки, закинув голову и разведя руки, не одеваясь подошла к окну и, прислонившись к подоконнику, встала вполоборота к кровати. Единственным освещением в комнате был слабый свет уличных фонарей и окон противоположного дома — с тех того момента, как они со Славой вошли в квартиру, здесь не зажглось ни одной лампы — в свете они не нуждались. Были мгновения, когда Слава очень жалел об этом, жалел и сейчас — он хотел увидеть выражение ее лица, заглянуть ей в глаза, чтобы узнать, кто именно стоит сейчас у окна. Он даже протянул руку к выключателю бра, но тут же опустил ее, не решившись разбить полумрак, заполнявший комнату, — слишком мистически-притягательной была картина. За распахнутым окном бушевал ветер, и занавески трепетали внутри комнаты по обе стороны от Наташи, словно живые, то закрывая, то снова открывая ее обнаженное тело, причудливо исчерченное тенями, которые метались вверх-вниз, то и дело всплескиваясь и поглощая его, и тогда Наташа словно пропадала — оставался только диковатый блеск глаз. Она казалась частью взбунтовавшейся за окном стихии, случайно залетевшей в эту комнату, — думалось, еще мгновение, и она вскочит на подоконник, нырнет в ночь и растворится среди ветра. Не выдержав, Слава все же сказал:
— Ты бы отошла от окна, лапа.
— Почему? — Наташа повернулась, теперь оперевшись на подоконник спиной, и снова превратилась в тень. Спутанные пряди волос вились на ветру, словно живые, и на невидимых губах Слава почувствовал улыбку. «Кто ты?» — снова с тоской подумал он.
За все то время, что они провели в квартире, Слава словно занимался любовью с двумя совершенно разными женщинами. Ощущения были невероятными, фантастическими. Одна из них (или одни из них?) погрузила его в самые темные глубины физических ощущений, его с головой накрывало дикой, безжалостной, эгоистичной, животной страстью, эту женщину хотелось смять, разорвать на куски, слушать ее крик, в котором обязательно должна быть и боль — большей частью… и он ничего не мог поделать, она так действовала на него… С другой его захлестывала нежность. Именно ее он любил… но она уходила так быстро, и снова появлялась та неистовая, чужая, жесткая, с приходом которой исчезали чувства и оставались лишь ощущения.
— Почему? — повторила Наташа уже с раздражением и вдруг легко подпрыгнула и уселась на подоконнике, болтая ногами. Слава невольно приподнялся на кровати.
— Ты что?! Слезай оттуда!
— Чего ты дергаешься?! — сказала она с усмешкой. — Я не упаду. А если и упаду, то, как говорит Витка, невелика потеря для сельского хозяйства.
— Тебя может кто-нибудь увидеть.
— Господи! Ну и что?! Что особенного они увидят?! Это что ли?! — Наташа слегка приподняла ладонями груди, потом захохотала — резким, хрипловатым смехом прожженной базарной торговки, от которого Славу чуть передернуло. — Славочка, ты как был, так и остался моралистом. Это глупо — распинать себя на кресте собственных предрассудков… Зачем? Нужно отпускать себя на свободу — всего себя. И чувства должны зависеть от тебя, а не ты от чувств, чувствами нужно уметь играть — играть стыдом, желанием, болью, страхом…
Она снова хохотнула — на этот раз звонко, задорно, и вдруг, крепко вцепившись в подоконник, качнулась назад, словно на качелях, мелькнув в полумраке босыми пятками и блеснув тонкой цепочкой на щиколотке, и на какое-то страшное мгновение Славе показалось, что сейчас Наташа сорвется и рухнет вниз головой, ломая шейные позвонки, и он молниеносно слетел с кровати и метнулся к окну. Но за долю секунды до того, как Слава успел схватить ее за ноги, Наташа уже качнулась обратно и со смехом обняла его, обхватив лодыжками его бедра. Ее волосы взметнулись и упали ему на плечи и голову, окунув лица обоих в шелковистую темноту, пахнущую жасмином и какими-то душистыми травами.
— Ну что ты, я же просто шучу. Не надо так… надо проще, — она поцеловала его, но Слава оттолкнул, едва сдержавшись, чтобы не залепить Наташе пощечину.
— С такой простотой… с такими шутками ты погибнешь!
Он стащил ее с подоконника и с грохотом захлопнул окно. Наташа легко отскочила к дальней стене, и в неподвижной темноте Слава почувствовал, что теперь от нее исходит ярость оскорбленного самолюбия.
— Не смей мной распоряжаться! — процедила она сквозь зубы. — Почему кто-то из вас постоянно пытается мной командовать?! Я свободный человек, Слава, я — индивидуальность, а не часть тебя, не твой придаток!.. Постарайся к этому, наконец, привыкнуть! Я понимаю, что…
— Хватит, — негромко сказал Слава, — хватит. Только не подходи больше к окну, ладно?
— Почему? — Наташа легко скользнула обратно к оконному проему и остановилась в полуметре, слегка изогнувшись. — Ведь здесь…в таком свете на меня должно быть очень приятно смотреть. Разве тебе не нравится то, что ты видишь?
— Нравится, — хрипло сказал Слава. — Нравится, и даже очень.
Наташа пожала плечами, по которым снова скользнули волнующиеся тени, подошла к тумбочке и закурила. Огонек сигареты осветил ее улыбающиеся губы и отразился в глазах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});