Царица навагоев.
— Царица должна быть нам возвращена: она — наша, мы ее требуем!
Тщетно Сэгин выставлял свои отцовские права, тщетно объяснял им время и подробности похищения его ребенка, навагой упорно продолжали кричать:
— Это наша Царица, отдай ее нам!
С трогательным и убедительным красноречием Сэгин стал объяснять старому вождю, дочь которого находилась в одинаковом с Аделью положении, свои права на найденную дочь, молодые воины отвечали на его горячую речь насмешками. Один прямо сказал: «Белый вождь бредит». Индейцы заявили, что не согласны ни на какие условия обмена, если им не будет возвращена Царица. Ясно было, что суеверные индейцы придавали какое-то таинственное значение обладанию Царицей тайн. Даже между нею и Дакомой выбор был у них заранее решен. Требование свое они предъявили в такой дерзкой форме, что охотники чуяли приближение роковой развязки. Винтовок не было, а их только и боялись краснокожие. При данных условиях сражения они не сомневались в победе.
Да и охотники, со своей стороны, горели нетерпением схватиться врукопашную: они тоже были уверены в успехе и ждали только знака своего вождя. Сэгин повернулся к ним, но, против их ожидания, с убеждением вооружиться хладнокровием и терпением. Затем, закрыв лицо руками, погрузился в размышление.
— Братья, — сказал наконец Сэгин после некоторого молчания, — вы отказываетесь верить, что я отец вашей королевы. Две из ваших пленниц — ее мать и сестра. Если вы искренни в своих уверениях, то не можете не принять моего предложения. Приведите этих двух пленниц, и я прикажу привести молодую Царицу. Если она не признает своей матери и сестры, то вольна будет вернуться к навагоям.
Охотники были изумлены, услыхав речь капитана; ведь они были свидетелями того, как все усилия Сэгина заставить узнать себя разбивались о холодную отчужденность дочери, и потому не понимали, на что рассчитывает он, предлагая такой опыт.
Генрих после некоторого размышления понял, что Сэгина на эту меру могли подвигнуть лишь горькие, хотя и основательные, соображения. Очевидно, он сознал, что возвращение Царицы — такое неизменное условие, без которого никакой размен состояться не может, иначе жена и дочь его будут уведены в плен, где их ожидает страшная участь, тогда как Царицу ожидает восторженная встреча со стороны навагоев. Он жертвовал одной для спасения двух.
Но у Сэгина сверх того была и другая тайная мысль. Он надеялся, что раз жена и Зоя будут подле него, то достаточно минутной свалки, чтобы завладеть дорогими пленницами, может быть, даже не отдавая Адели, — попытка рискованная, вызванная безвыходностью положения. Сэгин не замедлил сообщить этот план своим товарищам, внушая им прежде всего благоразумие и хладнокровие.
Индейцы, выслушав предложение, отошли в глубь хижины для совещания. По выражению их лиц видно было, что они не прочь его принять. Они еще раньше знаками переговаривались с Царицей, стоявшей на берегу; должно быть, она сообщила им об ожидаемом прибытии отряда Дакомы. Чтобы выиграть время, лукавые навагой целый час употребили на совещание и наконец объявили, что принимают предложение.
С каждой стороны отрядили по два человека за пленницами. Когда их привели, произошло трогательное свидание между Сэгином и его семьей, но радостные крики матери, нашедшей наконец свою давно потерянную дочь, не нашли отклика в сердце Адели: молодая Царица оставалась безучастной и только с удивлением смотрела на объятия, слезы и ласки этой белой женщины, называвшей ее дочерью. Зоя между тем обнимала отца, а жених поцелуями и слезами покрывал протянутую ему руку.
Индейцы торжествовали, они были настолько жестоки, что не дали продлиться радостному свиданию и отвели пленных назад. Переговоры возобновились.
Индейцы настаивали на своем: они соглашались разменять взрослых женщин одну на одну, за Дакому давали двух, а за остальных несовершеннолетних индейцев давали по одной белой за двоих. Таким образом охотники могли выкупить своих только двенадцать.
Видя, что индейцы решились не уступать, Сэгин изъявил свое согласие, требуя только, чтобы ему был предоставлен выбор освобождаемых пленниц. Это вполне естественное требование было также отвергнуто. С этой минуты не оставалось сомнения в исходе затянувшихся переговоров.
Воздух был, можно сказать, переполнен электричеством. Индейцы смотрели на охотников с насмешкой и презрением. Они торжествовали, убежденные в своем превосходстве. Охотники, со своей стороны, дрожали от негодования и злобы. Еще никогда им не приходилось играть такой унизительной роли перед индейцами, они привыкли считать их во всем ниже себя, тем чувствительнее была для них настоящая обида. Охотники испытывали нечто похожее на то, что испытывает начальник при виде возмутившегося подчиненного — удивление, обиду, негодование. Выражение лиц выдавало их внутреннее настроение: побелевшие губы, стиснутые зубы, воспаленные глаза, готовые, казалось, выскочить из орбит. Они сжимали под плащами рукоятки своего оружия и походили не на людей, спокойно сидящих, а скорее на пантер, присевших для того, чтобы сильнее и ловчее прыгнуть. Настала минуту тяжелого зловещего молчания — предвестие бури. Вдруг раздался крик, это был голос белоголового орла.
Охотники не обратили бы на этот крик особенного внимания (орлы довольно обыкновенны в этих местах), но они заметили, что крик этот произвел особенное впечатление на индейцев.
Что это? Уж не сигнал ли? Крик повторился, и хотя он был поразительно похож на крик орла, охотники почувствовали беспокойство.
Молодой вождь, одетый гусаром, встал. Он-то и был самый несговорчивый из всех. Сэгин слыхал от Рубе, что этот человек хотя и не заслуживает уважения, но пользуется большим влиянием среди индейцев.
— Почему, — спросил он, — вождь бледнолицых хочет сам выбирать освобождаемых пленниц? Уж не собирается ли он взять девушку с золотыми волосами?
Сэгин молчал, пораженный этой дерзостью, и ждал, до чего дойдет наглость молодого индейца.
— Если бледный вождь думает, что наша Царица его дочь, то отчего сестре не остаться при ней у нас?
Опять последовало молчание. Сэгин был нем по-прежнему.
— Отчего золотоволосой девушке не остаться среди нас? Я хочу взять ее себе в жены, а ведь я — вождь у навагоев, потомок Монтецумы, сын царя.
Дикарь с гордостью обвел всех глазами, произнося свои титулы. Генрих взглянул на Сэгина: у того глаза горели зловещим блеском, который