Читать интересную книгу Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Но в целом парня одобрили и по-бабьи пожалели: сирота как никак!..

Серёжка, чувствуя на себе любопытствующие взгляды, места не находил, злился. А когда отец начал рассказывать, как он познакомился с Натальей, как буквально за уши вытащила она его с того света, и как простились они в госпитале, и как потеряли после этого друг друга на долгих тринадцать лет, не выдержал и не таясь вышел из дому на двор.

Никитка с сёстрами-близняшками – за ним.

Алексей Иванович спохватился, зачем разоткровенничился? Да поздно: дверь за ребятами со стуком захлопнулась.

"Что за наказание?!.. – подумал он. – Неужели я каждую минуту теперь должен соображать, о чём я могу говорить, а о чём – нет?!.."

– Лексей, да не убивайся ты так!.. – успокаивал друга Егор. – Перетерпи маленько. Время и не такие раны лечит, сам знаешь.

Конечно, всё Богомолов знал, но вот терпения-то ему сейчас как раз и не хватало. Ощущение огромного, немыслимого для человека его возраста счастья куда-то улетучилось, и на смену ему пришла тревога. Постоянное ожидание скорой, неминуемой беды не покидало его ни на секунду. И хотя видимых причин для этого не было, да и не могло быть, Алексей Иванович привык доверяться своему израненному сердцу. Оно его ещё ни разу не подводило. И ныло в груди не от застрявшего в сердечной мышце осколка, а оттого что на душе было смутно и пасмурно.

Часам к десяти гости стали расходиться.

– Ты вообще думай только о хорошем и считай, повезло тебе: на старости лет сыном обзавёлся. Не кисни, ядрёна вошь!.. – от выпитой самогонки Крутов еле держался на ногах, но при этом мог философствовать и давать полезные советы. Он смачно чмокнул Алексея Ивановича в щёку и заковылял в сенцы, мотаясь из стороны в сторону.

– Ты до дому-то доберёшься?..

– Не боись!.. Не впервой!.. – и заорал во всю глотку: – "Враги сожгли родную хату!.."

Стукнула входная дверь, но ещё долго был слышен удаляющийся хриплый голос Егора.

Убрав со стола и вымыв посуду, Галина тоже засобиралась.

– Куда же вы? – удивился Серёжка. – Я решил, в этом доме вы теперь хозяйка. Здесь жить будете.

При этих словах Алексей Иванович вздрогнул, как от удара. Впервые за последние несколько дней сын заговорил первым. Но в интонации его голоса было столько иронии… нет, больше, горечи и сарказма, что ему стало не по себе. Галина покраснела, но ответила спокойно, с улыбкой.

– Нет, Серёжа. Рано мне к вам в дом перебираться. Вот оформим наши отношения официально, тогда другое дело. А сейчас… Доброй ночи вам обоим, – и даже не поцеловав Богомолова в щёку, быстро вышла за порог.

Отец с сыном остались одни.

– Ты где будешь спать? – спросил Алексей Иванович после продолжительной паузы.

– То есть, как это "где"? – удивился Серёжка.

– На печке, или тебе топчан разобрать?

– А вы где обычно спите?

– Обычно?.. Я, как правило, на топчане сплю, – Богомолов решил соврать: он видел, как парню хотелось, чтобы его ответ был именно такой.

– Тогда я на печке, – обрадовался Серёжка. – Можно?..

– Конечно, можно… Я ведь для того и спросил.

Парень секунду помедлил, потом решительно сказал:

– Значит, спокойной ночи, – и полез на печь.

Алексей Иванович лежал на спине и смотрел на заиндевевшее окно. Ущербная луна косо заглядывала в избу, звонко играя прозрачными кристалликами изморози на стёклах. По полу распластались квадраты лунного света, и оттого в горнице зыбко дрожал голубоватый туман.

Сон не шёл к нему. Безпокойные, невесёлые думы наваливались одна за другой и не давали уснуть.

Ещё одно испытание посылает ему Господь.

За шестнадцать лет полного одиночества Богомолов привык к тому, что по ночам в доме стояла глухая тишина. Ничьё дыхание не слышалось рядом с ним в этой полноночной немоте, и он уже сроднился с ней. А теперь… Слабое мальчишеское сопение с печки будило в нём давно забытые чувства. Он привык отвечать только за самого себя, а сейчас, и перед Богом, и перед людьми, он в ответе за жизнь этого ершистого, колючего парня. Как преодолеть барьер молчаливого отчуждения, который так неожиданно возник между ними?.. Как вернуть доброе расположение и теплоту, что изначально предполагают отношения между отцом и сыном?.. Алексей Иванович не знал и терялся от ощущения абсолютной безпомощности перед этим мальчишкой.

И тут с печки послышалось прерывистое шмыганье носом.

– Серёжа, ты что, не спишь? – свистящим шёпотом спросил Богомолов.

Мальчишка ответил не сразу, но шмыганье прекратилось.

– На новом месте трудно заснуть… Мама так всегда говорила…

Алексей Иванович поднялся с топчана. Изба уже успела выстудиться, поэтому, поёживаясь от ночного холода, он закутался в одеяло, сел на лавку рядом с печкой и вдруг, после непродолжительной паузы заговорил. Он не готовился к этому разговору заранее, не обдумывал, что и как будет Серёжке говорить, не взвешивал слова, а просто, повинуясь какому-то внутреннему чувству, начал рассказывать сыну всю свою долгую и очень невесёлую жизнь. С самого начала.

И про то, как, тяготясь суровым укладом жизни в родительском доме, фактически сбежал в Москву, как влюбился в светловолосую Анечку Калинину, как участвовал в двух мировых войнах… В первой в качестве военнопленного, во второй – если не героя, то во всяком случае настоящего солдата-воина… Как был безконечно счастлив и какое неизмеримое горе пережил двадцать второго июня сорок первого года…

– Ты знаешь, Серёжа, мне тогда одного хотелось – умереть. Во мне даже ненависти к фашистам не было, а какая-то безконечная тоска и вот это… единственное желание… Смерти. Я на фронте в самое пекло лез, в атаку в полный рост ходил… Всё без толку… Почему?.. А потому, что Господь другой жребий мне уготовил. Ведь если бы я на войне погиб, тебя на этой земле не было бы. Вот и оставил Он меня в живых. Пусть с осколком в сердце, но оставил. Таков был промысел Божий, и что мне оставалось делать? Идти наперекор Ему? Глупо и смешно…

Алексей Иванович помолчал немного, потом осторожно спросил:

– Не спишь?..

– Нет, не сплю, – коротко ответил сын, но в голосе его уже не было той суровой отчуждённости, что постоянно слышалась в последнее время.

– Я ведь и в Москву неизвестно зачем поехал. В одночасье сорвался с места, словно кто меня в спину толкнул. Отчёта себе не отдавал… А в Москве вдруг сообразил – а ведь делать-то мне в первопрестольной нечего. Разве что по музеям да по театрам походить, былое вспомнить… И даже как-то неловко стало перед самим собой… Словно пацан какой, от нечего делать из дому сбежал… А на самом деле?.. Неисповедимы пути Господни!.. Мог ли я тогда предположить, что пережить предстоит?.. Мог ли представить, какая встреча меня ожидает?.. И сейчас, Серёжа, я понимаю: не случайной моя поездка в Москву оказалась… Понимаешь, что я имею ввиду?..

Серёжка молчал.

– И ещё хочу сказать…

Он не договорил. Крепко сжал кулаки, так, что даже пальцы побелели.

– Знаю, за что ты на меня обиделся, – проговорил, наконец, медленно, почти не разжимая губ. – Ты за маму обиделся… Ведь так?..

Серёжка молчал.

– Не успел одну похоронить, к другой переметнулся?.. А я тебе на это так отвечу, дорогой ты мой… Наша любовь с Наташей вспыхнула яркой звездой… Две недели сердца наши согревала, а потом потихоньку угасла… Сама собой… С того самого момента, как сел я в госпитальный автобус и помахал Наталье на прощанье рукой, мы с ней не виделись… Тринадцать лет… Срок, доложу я тебе, не малый. Вот и получилось, кроме воспоминаний, ничего в душе не осталось. А одни воспоминания, какими бы тёплыми и хорошими они ни были, настоящее чувство заменить не могут. Вырастешь, поймёшь, что любовь… Как бы это тебе получше растолковать?.. Когда любишь, по-настоящему любишь, нужно всё время: каждый день, каждый час видеть её перед собой… Или быть уверенным: скоро, очень скоро я её увижу!.. Для любящего сердца это… как воздух для человека… Без этого… Задохнуться можно… Потому что… Не давай человеку дышать, даже самое короткое время, – умрёт… Так и любовь в долгой разлуке хиреет и гибнет… А у меня от Наташи даже фотографии на память не осталось. И черты её прекрасного лица потихоньку стали стираться в памяти… Даже тембр её голоса стал забывать. Голос почему-то в первую очередь забывается… И всё-таки… Знаешь, я все эти годы мечтал: а вдруг!.. Вдруг мы встретимся?.. Как-нибудь нечаянно встретимся… Вот только представить себе, какой эта встреча будет… честное слово, не мог. И вот случилось – встретились!. И что?.. О чём говорить, не знаем, даже прямо в глаза неловко как-то смотреть… А главное – ничего не дрогнуло в душе из того, о чём мечталось… Грустно это?.. Не то слово… а что поделаешь?.. Врать?.. Делать вид?.. Но зачем?.. Спасибо матери твоей, она тоже притворяться не стала, а просто позвала домой, чай пить… Враньё… оно только слабодушным надобно, и то на короткое время только… Я врать не умею, да и тебе, думаю, такое враньё ни к чему. Всё одно: утешить в горе оно не сможет, а горький осадок в душе надолго останется. По правде жить и легче, и проще. Я, по крайней мере, к этому себя приучил…