Так и тянулись эти холодные, беспросветные дни.
Почти позабывший себя настоящего за личиной служанки, которой снятся сны о короле, Шут даже не заметил, как, наконец, пришла весна. Понял это только, когда руки перестали мерзнуть, а в убогой коморке, где Мила обитала со своими соседками, с окон сняли тяжелую деревянную заслонку. Свежий ветер, напоенный ароматами цветущих деревьев, наполнил комнату, заставив ее обитательниц вспомнить, что за стенами существует другой мир.
А вот король оставался королем… по крайней мере внешне. И пока Шут возился с тряпками и метлами, Руальд правил страной… Только делал он это теперь все больше при помощи Торьи… И вообще вел себя так, будто был безразличен ко всему. В том числе и к тому, найдут ли убийцу Тодрика. Его Величество вообще мало чем интересовался, кроме своей маленькой черноглазой жены и ее едва заметно округлившегося живота. Шут знал это, ощущал, как ощущают старую хворь. Боль, непохожая на физическую, стала его постоянной спутницей. Боль за короля, теряющего волю к жизни, теряющего связь с миром…
Но как привыкают к долгому недугу, так и Шут свыкся с этим тягостным чувством. Он ни на миг не забывал, что лекарство от этой болезни есть. Что оно — в его руках. И что сам он — вечный должник короля…
Только один раз Шуту довелось увидеть Руальда прежним.
Это случилось в один из долгих вечеров, когда зима уже медленно отползала, но и весна по-настоящему не наступила. К королю в очередной раз пожаловал господин министр безопасности.
Так вышло, что в кабинете короля задремала утомленная дневной прогулкой Нар, и, не желая тревожить свое сокровище, Руальд принимал министра в гостиной. Он сидел за столом, и мрачно перебирая какие-то документы, слушал очередной доклад Торьи. Собственно это был даже не доклад, а готовый указ, который королю нужно было только подписать. Шут же затаился в коридоре для слуг, том самом, который когда-то давно позволил ему увидеть непредназначенное для чужих глаз. Так же, как и тогда, он стоял за тяжелой портьерой, скрывающей дверь для горничных, и был незримым участником беседы.
— Ваше Величество… — терпеливо, будто ребенку, втолковывал Торья, — я полагаю, это постановление позволит значительно повысить годовой доход… Казна пуста после вашего… гм… путешествия на Острова… — Торья хотел добавить еще что-то, но осекся. Шут увидел, как напряглись скулы Руальда, как сверкнули гневом его глаза.
— Довольно! — монарший кулак врезался в столешницу так, что бумаги разлетелись во все стороны. — Довольно делать из меня дурака! Вы что же и в самом деле полагаете, будто я вам кусок мебели, который можно двигать как захочется?! — Торья оторопело смотрел на короля, не смея вымолвить и слова. Шут бы потрясен — ему казалось, с министром просто невозможно так разговаривать. — Я устал от ваших интриг! Мой брат мертв, а я чувствую себя так, точно меня по-прежнему пытаются столкнуть с трона! Вы думаете, я ничего не вижу? Не вижу, как вы пытаетесь сделать мою корону бутафорской? Хватит! Я не фигура для игры! — еще один взмах руки, и стоявшая рядом доска для «престолов» с грохотом упала на пол, упомянутые фигуры раскатились по углам, точно испуганные мыши.
«О, боги! — в ужасе думал Шут. — Что же он творит? Разве можно о таких вещах говорить вслух?»
Но конец этой сцены ему не удалось узнать — в коридоре раздались шаги кого-то из слуг, и Шут огорченно покинул свое наблюдательное место.
А в один из дней, стоя все за той же портьерой, он одним из первых узнал о намерении короля покинуть Золотую вместе с молодой женой, едва лишь придет лето. Чтобы в загородной резиденции, вдали от шума и суеты дожидаться появления на свет драгоценного наследника.
Белокаменный Лебединый Дворец находился в дне пути от города. Это было любимое место уединения монархов Закатного Края. В особенности — их жен. Усадьбу окружали восхитительные сады, где летом не смолкая пели птицы и звенели ручьи, а в пруду действительно плавали царственные лебеди. Лучшее место для королевы, носящей под сердцем будущего наследника… Несколько раз Шут бывал там, но после появления Элеи Руальд больше не брал с собой любимца, отправляясь с женой в загородную резиденцию.
Платья и тряпки так обрыдли Шуту, что услышав об отъезде королевской четы, он едва сдержался, чтобы не закричать от радости. В тот же миг бросил отмывать закопченную стенку камина и, послав все к демонам, помчался к северной башне. Там, в заброшенной спальне, под грудой сломанных кресел лежал его мешок с добром. Там дожидалась Шута нормальная мужская одежда и деньги, на которые без труда можно купить коня, чтобы вырваться, наконец, из этой паутины бесконечных серых будней.
Шут понимал, принятое королем решение еще может быть изменено, но уже не в силах был оставаться служанкой. Он слишком устал от такой жизни и чувствовал, что вот-вот сорвется, совершит какой-нибудь досадный промах, открыв свою истинную сущность. Или же наоборот — забудет окончательно, кто он есть, навсегда превратившись в глупую серую Милу.
«Светлые боги! — думал он, стягивая платье, отбрасывая в сторону ненавистный чепец. — Неужели это испытание близится к концу? Неужели я снова стану собой?»
Шут рывками размотал бандаж и удивился, какой худой и бледной была его грудь. Все эти месяцы он не имел никакой возможности заниматься своим телом и теперь с отвращением смотрел на потрескавшиеся от воды ладони, на обмякшие мышцы плеч… Конечно, он и прежде обращал внимание на сии безрадостные изменения, но делал это скорее машинально. Теперь Шут будто заново обретал себя. И понимал — немало придется приложить стараний, чтобы вернуть прежние силу и гибкость. Впрочем, это его не страшило, а скорей даже радовало — Шут уже забыл, что значит, обливаясь потом, упражняться. До боли, до стона в мышцах. И сильней всего ему хотелось теперь именно этого — простой радости тела, отпущенного на волю.
Платье горничной Шут связал в узел вместе с остальными вещами, принадлежавшими Миле. Взамен надел простой, но удобный охотничий костюм из темно-зеленого сукна и легкий весенний плащ. Все это он успел прикупить загодя, отлучаясь в город. Голову Шут обвязал широким черным платком, а лицо натер вишневым вином. И сразу стал похож на южанина. На самом деле от постоянно носимого чепца волосы его давно потускнели, свалялись серыми сальными прядями и уже не привлекли бы никакого внимания… Шут был уверен, что и без маскарада его не узнают, но проверять не особенно хотел.
Узел со старой одеждой он бросил в большой костер за городом, где крестьяне жгли прошлогодний мусор, и покинул Золотую в тот же день на вороном жеребце, которого сторговал на рынке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});