Читать интересную книгу Военные разведчики XX века - Михаил Толочко

В Копенгагене Гордеевский познакомился со своей будущей второй женой (тоже дочкой чекиста), приехав в Москву, он развелся, что не могло не сказаться на его карьере. Судьба Гордиевского как английского агента висела на волоске: после развода его вполне могли заткнуть в какую-нибудь дыру типа учебного заведения или провинции, где ею возможности помощи англичанам были бы сведены на нет. Удивительно, что английская разведка не удержала Гордиевского от развода, видимо, англичане недооценивали возможности роковых последствий таких событий.

Помнится, в 1980 году тогдашний начальник отдела и я визитировали Гордиевского на его квартире — жена, после рождения первой дочки, была еще в больнице, стол отменно сервировала теща в духе изысканной азербайджанской кухни (кстати, первая жена Гордиевского — армянка, вторая — азербайджанка, так что в семейной жизни просматривается «кавказский след»), в квартире намечался ремонт, взгляд радовали картины нашего художественного авангарда, которые Гордеевский собирал.

Возвышение Гордиевского, удержавшегося в отделе на скромной должности, произошло не без скрытой помощи англичан, которые не давали виз нашим сотрудникам, выезжавшим в Лондон. Руководство отдела вполне резонно хотело посылать в Лондон свои собственные кадры, а не опираться на другие отделы, где работали «чужаки». Гордиевский только начал изучать английский, Англию он совершенно не знал, но все же его решили «попробовать на визу», не особенно рассчитывая на успех. Гордиевский сам говорил мне, что он не питает никаких надежд на успех (это лишний раз доказывает его хитрость и умение вести двойную жизнь), однако, к превеликому удивлению всех, эту визу он получил.

Я лично и другие сотрудники объяснили это тем, что, не зная английского, с американцами и англичанами в Дании он не встречался и потому не «засветился», кроме того, как вербовщик и оперативный работник Гордиевский у нас не котировался, его «коньком» было умение «писать информацию», особенно с использованием газет. В отделе объяснили получение им визы таким образом: англичане не могут всем отказывать бесконечно в получении визы, видимо, они решили, что, слабо зная английский язык и страну, Гордиевский принесет меньше вреда, чем эксперт по Англии. Кроме того, мы заблокировали визу английскому дипломату, собиравшемуся в Москву, и дали понять, что отказ Гордиевскому автоматически повлечет за собой ответный удар.

Осенью 1980 года я расстался с КГБ и встал на тернистый путь литератора. Гордиевский, уехав в Англию в 1982 году, иногда баловал меня письмами общего характера, жаловался на большую нагрузку. Несколько раз мы встречались во время его отпусков, он признался, что не выносит своих начальников и работает с большим трудом. Отметим, что английская разведка, дабы обеспечить доступ Гордиевского к более широкому спектру секретной информации, стала аккуратно прокладывать ему путь, постепенно выгоняя из страны всех руководителей нашей резидентуры, и в конце концов Москва оказалась перед дилеммой: либо снова пуститься в бесконечную визовую войну с англичанами, пробивая на место резидента новые кадры, либо утвердить на этой должности Гордиевского. Последнее одержало верх.

И тут в мае 1985 года произошло неожиданное: Гордиевского внезапно вывезли в Москву якобы для окончательного утверждения в должности резидента. Однако во время товарищеского ужина в представительских апартаментах в штаб-квартире разведки в Ясеневе его вдруг подвергли допросу, причем в коньяк подмешали психотропные средства, размягчавшие волю и толкавшие на откровенность. Но средства не сработали, и Гордиевский не «раскололся». После этого «ужина» его отправили в отпуск до августа 1985 года. Естественно, КГБ взял его под контроль, хотя под наружным наблюдением его не держали, иногда вообще не контролировали, боясь обнаружить себя перед профессионалом.

Почему же произошел провал? Многие эксперты да и сам Гордиевский склоняются к тому, что его выдал начальник русского отдела ЦРУ Олдри Эймс, работавший на КГБ с весны 1985 года (недавно осужден американцами на пожизненное заключение) и передавший КГБ целые списки американских шпионов в КГБ и ГРУ, многие из них после суда военного трибунала были расстреляны. Эймс мог выдать Гордиевского в процессе координации работы датских и английских спецслужб в рамках НАТО или же при анализе информации, которой английская разведка делилась с ЦРУ.

Прекрасно помню Гордиевского в начале июня. Он явился ко мне домой в· совершенно ужасном состоянии и рассказал, что его отозвали, найдя на квартире книги Солженицына (хорошая «легенда» для меня, вывезшего из Дании всего Солженицына), что он — жертва интриг и не знает, как жить дальше. Он жадно пил виски, чего с ним раньше не случалось, руки у него дрожали, голос срывался, и я удивился, что он так переживает из-за отзыва. Отзывали многих разведчиков, но далеко не все они впадали в такой стресс. Поведал Гордиевский и в том, что ему подмешивали в коньяк психотропные средства, однако я поднял его на смех: он просто сбрендил, с какой стати идти на крайности из-за вполне банальной истории? В конце концов, все мы читаем эмигрантскую литературу, прикрываясь необходимостью «знать врага».

В мемуарах Гордиевский рассказывает историю своего побега, в которой он, несомненно, видоизменил многие детали, раскрывающие методы работы англичан: побег был, бесспорно, дерзким и совершенно неожиданным для КГБ.

Как любой шпион, Гордиевский имел возможность связи на случай провала, включая «сигнал об опасности» англичанам. Инструкция об организации побега была спрятана в обложке английского романа, который он и вскрыл, запрятавшись во встроенный шкаф: это еще раз говорит о его сверхосторожности — он предполагал, что квартира не только прослушивается, но и просматривается.

Сигнал опасности Гордиевский якобы подал, появившись на углу одной из московских улиц в определенное время — его должны были зафиксировать англичане и потом выйти на короткую связь с ним в храме Василия Блаженного. Там ему следовало передать подготовленную им записку: «Нахожусь под подозрением и в большой опасности. Необходим срочный вывоз за границу. Опасайтесь радиоактивной пыли и до-рожно-транспортных происшествий» (спецслужбы, в том числе и КГБ, использовали напыления радиоактивных материалов на подошвы ботинок для облегчения слежки за объектом). Все это сорвалось, записку пришлось проглотить, кроме того, оказалось, что в храме нельзя ходить в головном уборе — кожаном кепи. А это был опознавательный знак Гордиевского для англичан (!).

Если вся эта туфта действительно имела место, то английских разведчиков нужно пригласить в Москву на курсы переподготовки: только полный дилетант может организовывать такие встречи рядом с усиленно охраняемым Кремлем. Гордиевскому просто запретили рассказывать правду.

В конце концов был обусловлен с англичанами побег, назначенный на пятницу третьей недели июля. Снова пришлось выходить, оторвавшись от «наруж-ки», на встречу, где с ним готовил визуальный контакт мужчина с темно-зеленой сумкой иностранного производства, жующий шоколадку «Марс», — еще одна маленькая туфта, не хватало еще дощечку этому мужчине повесить на грудь: «Работаю в английской разведке», какой же иностранный шпион может идти на ответственное мероприятие, афишируя свое иностранное происхождение.

Англичане приняли решение подхватить Гордиевского в районе Выборга и в багажнике дипломатической машины переправить через границу. Эта версия мне кажется правдоподобной: везти Гордиевского в багажнике от Москвы до Ленинграда было трудно (шуточка ли — пролежать в скрюченном состоянии семь-восемь часов), не говоря уже о ДТП — любой уловке спецслужб для проверки и захвата.

Уйдя от «наружки» (Гордиевский приучил ее к своим пробежкам по лесу, рядом с домом на Ленинском проспекте — улице Удальцова, и она не ходила за ним постоянно, ожидая на месте), он купил билет в общий вагон поезда Москва — Ленинград, уходящего в пятницу в 17.30. Четверг провел у сестры и назначил ей встречу на следующей неделе, дабы сбить со следа «слухачей».

Ночью он, наглотавшись таблеток и рома, забаррикадировался от возможного вторжения в квартиру сотрудников КГБ. На тумбочке лежал план побега и спички.

В четыре часа вечера в пятницу, как пишет Гордиевский, он оделся, словно на короткую, взяв с собою в дорогу лишь туалетные принадлежности и небольшой атлас дорог, в котором была карта района, граничащего с Финляндией.

Ему удалось улизнуть от «наружки», и ровно в 17.30 он погрузился на вторую полку в общем вагоне. В 21 час Гордиевский принял двойную дозу успокоительного и проснулся в четыре утра уже на нижней полке. Как он там оказался, Гордиевский не помнил, он полностью потерял контроль над собой. Сосед разъяснил ему, что ночью он слетел с полки, это доказывали царапина на виске и кровоподтеки на руках Гордиевский пишет, что вид его был ужасен: грязный, небритый, растрепанный. Уже утром, когда он пытался открыть рот, одна из девушек, сидевшая рядом, сказала: «Если вы вымолвите хоть одно слово, то я закричу». Кажется, тут Гордиевский не лукавит: за три недели до побега я видел его и был поражен его нервозностью и больным видом — в экстремальной ситуации побега, наверняка, он был на грани нервного срыва, и неудивительно: в случае ареста его ожидал расстрел.