Дозор встретил ее действия низким гулом восхищенных голосов. Она посмотрела на них и робко улыбнулась. Потом она повернулась, чтобы приветствовать других шнуроносящих, выскочивших из тени холма. Они были целы и невредимы. Все волки были мертвы.
Опустив посох, Протхолл отвесил шнуроносящим поклон на манер ранихийцев. — Неплохо сработано, — сказал он.
Они поклонились в ответ.
Когда он погасил пламя посоха, вершина холма вновь погрузилась в красную тьму. В кровавом свете всадники начали возвращаться к лошадям. Но Баннор подошел к мертвому волку и снял с его шеи шнурок Грейс. Взяв за концы и натянув его своими сильными руками, он сказал:
— Хорошее оружие.
Голос его был как всегда до странного бесстрастным.
— С его помощью ранихийцы совершали великие дела в те дни, когда Высокий Лорд Кевин в открытую боролся с Порчей.
Что-то в голосе напомнило Кавинанту, что Стражи Крови были живыми людьми, которые более чем два тысячелетия не знали женщин.
Затем, под влиянием странного порыва, Баннор напряг мышцы, и шнурок порвался. Слегка пожав плечами, он бросил обрывки на мертвого креша. Его движение несло в себе законченность порицания. Не взглянув на шнуроносящую Грейс, он сошел с гребня холма, чтобы сесть верхом на ранихина, избравшего его.
Глава 19
Выбор Кольценосца
Шнуроносящий Руста известил Протхолла о том, что, согласно традиции ранихийцев, убитые преследователи ранихинов оставлены стервятникам. Ранихийцы не желали оказывать честь крешам или оскорблять землю, закапывая их, а сжечь трупы означало подвергнуть равнины угрозе степного пожара. Поэтому всадники смогут отдыхать, как только лошади окажутся вне досягаемости запаха смерти. Шнуроносящий повел отряд снова на юг и, пройдя примерно лигу, остановился, убедившись, что ночной ветер не донесет тревожного запаха до животных. Отряд разбил лагерь.
Кавинант спал беспокойно, просыпаясь то и дело с таким ощущением, будто ему в живот упирается наконечник копья. И когда наступил рассвет, он ощутил внутри такую пустоту, словно провел всю ночь в попытках нанести ответный удар голоду. И когда его нос снова почувствовал притягательный запах ядовитой аманибхавам, глаза наполнились слезами, словно его ударили. Он сомневался, что сможет еще долго оставаться на ногах. Но ответа, которого он ждал, он так и не получил. Он не находил в себе никакого озарения, и зеленый узор Мшистого Леса на его платье казался непонятным. Верный инстинкт подсказывал ему, что он сможет найти то, чего ему не хватало, лишь только если останется голоден. Когда его попутчики поели и были готовы к походу, он по инерции забрался на Дьюру и двинулся вперед вместе со всеми. Время от времени по щекам у него текли слезы, но он не плакал.
Он чувствовал себя переполненным страстью, но не мог выплеснуть ее. Проказа не позволяла ему сделать это.
Словно в противоположность холодному пеплу его настроения, день был приветливый, полный яркого, безоблачного солнца и теплого южного ветра, глубокого неба и невысоких холмов. Вскоре отряд полностью подчинился чарам равнин — величественных и суровых, украшенных гордыми стадами ранихинов. Время от времени могучие лошади проносились мимо рысью или галопом, посматривая на всадников со смешинками в глазах и окликая их звучными криками. Их вид прибавлял скорости бегу шнуроносящих, и, когда утро закончилось, Грейс и Фью вместе запели:
Беги, ранихин, скачи галопом, играй,Ешь и пей, и поигрывай блеском кожи.Ты — костный мозг земли.Никакими уздами, никаким подчинениемНе будешь оскорблен ты,Никакие когти или клыкиНе останутся безнаказанными.Ни одна капля крови ранихинаНе упадет напрасно:Она вылечит траву.Мы — ранихийцы, рожденные служить.Гривомудрые ухаживают, шнуроносящие защищают,Домозаботящиеся беспокоятся об очаге и постели,Когда мы уходим, наши ногиНе уносят отсюда наши сердца.Копыта, вырастающие из травы,И звезды во лбу —Цвет и аромат земли:Царственный ранихин.Скачи галопом, беги —Мы служим хвосту неба и гриве мира.
Услышав эту песню, ранихины начали резвиться вокруг отряда, и бег их был таким легким и стремительным, словно земля волнами подкатывала им под ноги.
Пьеттен зашевелился на руках у великана и на некоторое время стряхнул с себя дневной сон, чтобы посмотреть на ранихинов пустыми глазами, в которых вдруг появилось нечто, похожее на тоску. Протхолл и Морэм сидели, расслабившись, словно в первый раз после того, как покинули Ревлстон, они почувствовали себя в безопасности. И слезы бежали по лицу Кавинанта как по опаляемой солнцем сухой стене.
Жара смущала его. Голова, казалось, готова была взорваться, и это ощущение вынудило его представить себе, что его поместили на какую-то ненадежную высоту, а внизу огромные волны хищной травы огрызались, пытаясь схватить его за пятки, словно волки. Но седло из клинго удерживало его на спине Дьюры. Через некоторое время он погрузился в дремоту, в которой танцевал, плакал и занимался любовью по приказу кого-то, кто насмешливо управлял им, словно марионеткой.
Когда он проснулся, была уже середина дня, и почти весь горизонт занимали горы. Дела у отряда шли хорошо. Лошади мчались с такой скоростью, словно равнины давали им больше энергии, чем они могли вместить. На мгновение Кавинант представил себе Обитель, где, вероятно, ошибочное и бесполезное уважение к его обручальному кольцу приведет к тому, что его представят ранихинам как будущего наездника одного из них. Безусловно, это было одной из причин, побудивших Протхолла посетить Равнины Ра до приближения к горе Грома. Воздать честь Юр-Лорду, Кольценосцу. Ах, проклятье! Он попытался представить себя верхом на ранихине, но его воображение не смогло совершить такого скачка. Более чем что-либо другое, кроме Анделейна, огромные опасные лошади, обладавшие земной силой, выражали сущность Страны. А Джоан объезжала лошадей. По какой-то причине от этой мысли у него защипало в носу, и он попытался удержать слезы, изо всех сил сжав челюсти.
Остальную часть дня Кавинант провел осматривая горы. Они вырастали медленно и верно. Изгибаясь на юго-запад и северо-запад, горная цепь была не столь высока, как горы позади подкаменья Мифиль, но она была зазубренной и неровной, словно самые высокие вершины были раздроблены на мелкие осколки, чтобы соединить их и сделать непроходимыми. Кавинант не знал, что находится за этими горами, и не хотел знать. Их неприступность каким-то странным образом успокаивала его, словно они являлись преградой между ним и чем-то таким, на что он не смог бы смотреть. Солнце уже садилось на западе, когда всадники добрались до обрывистого подножия горной гряды. Во время последнего подъема солнце окрасило им спину в оранжевый и розовый тона, и в этом свете они въехали на широкое и ровное плато у подножия скалы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});