дивное дело! – вдруг в звуках «варварской лиры»45, в «этих диссонансах, этих ревах, этих звонах»46 революции, взрывающей мир, в сонме монгольских и скифских криков – он слышит что-то светлое и тихое, что-то знакомое, давнее, вечно-русское… После грозы, «опоясанной бурей»47, по-новому сверкнуло вечное Солнце…
В самом деле. Пусть сквозь вьюгу воронкой завившегося снега «идут без имени святого все двенадцать вдаль», соблазненные призраками мнимого люциферианства, «эх, эх, без креста», – если устами своими и не чтут Его, то сердце их недалеко отстоит от Него… А вот и сам Он:
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз…48
Да, это Он, Тот Самый, Кто когда-то в окладе синего неба, на фоне березок и елей стучался в душу поэта. Тот, о Ком пели деды у сруба горючего на кругах, задебренных лесом. Тот, Который в рабском виде, удрученный ношей крестной, исходил, благословляя, землю родную. Он с нею, Он не покинул ее, и не для того ли загорелась ее душа полымем мировой метелицы, чтобы вернуть к Нему усталое, в пышных пустынях гуманизма заблудившееся человечество?..
Опять та же Россия, снившаяся Гоголю, Тютчеву, Достоевскому. Нерушимая опора против волн мещанства, заливающих «старый» мир, еще «томящийся мукой сладкой»49, но уже ступивший на край гибели. Опять та же Россия, еще недавно немая, стоявшая
У перепутного креста,
Ни Зверя скипетр нести не смея,
Ни иго легкое Христа50.
На полный тревоги вопрос Вл. Соловьева, на жгучие сомнения современников своим вдохновенным видением откликается Блок. То же, что Достоевский прочел в глубинах русского духа, Ал. Блок слышит в реве революционного потока, вырвавшегося на Солнце из подземных глубин: «мир и братство народов» – вот о чем ревет этот поток51.
К великому призвана Россия и в муках рождает это великое. «Она глядит на нас из синей бездны будущего и зовет туда»…52
С дерзновением великим, с безумием, с одержимостью бросилась она в очистительный пламень, в купель страданий неслыханных, неисчислимых… В бездну страшных соблазнов и падений, но и невиданных взлетов… В царство фальшивых огней – «кругом огни, огни, огни»53, – но и света истинного, невечернего… Презрев все пределы, забыв всю мудрость века сего, – ведь «радость, страданье – одно!»54
И оправдалось старое предчувствие одного из чутких и вдумчивых ее писателей55.
Два напутствия сопровождали ее «у порога»:
– Дура! – кричали и кричат еще ей тысячи голосов разумных и размеренных, ставших озлобленными и глухими, пылью расплывшихся по всему миру…
– Святая! – прошептал ей ее верный поэт и рыцарь… И в поля отошел без возврата…56
Да святится же имя Ее на его тихой могиле…
О. Штерн
Душа нации. А. Блок и общественность
Седьмого августа исполнилось десять лет со дня смерти Александра Блока. Десять лет – срок небольшой, а в обстановке современной русской действительности и совсем ничтожный. И все же в истории нашей общественной мысли десятилетие это подобно целой эпохе. За этот краткий промежуток времени в умах русской интеллигенции произошел колоссальный сдвиг, или, как теперь выражаются – «переоценка ценностей».
Страшный и все же благотворный опыт революции научил нас многому. Навсегда поблекли старые идеалы и умерли «великие слова», сошли с пьедесталов и рассыпались в прах «герои» и «властители дум» нескольких поколений. Самая интеллигенция наша «взята под подозрение» и жестоко освистана. Но обаяние, великое значение А. Блока, как национального русского поэта предреволюционной эпохи, не только не уменьшилось, но стало еще более ясным и непререкаемым, несмотря на ожесточенные, а подчас и яростные нападки.
А. Блок уже стал «классиком». Имя его неотделимо от истории русской культуры и общественной мысли. В пантеоне нашей литературы ему принадлежит его собственное, неоспоримое место.
Предреволюционное десятилетие является одной из самых блестящих и интереснейших эпох в истории русского искусства и особенно поэзии.
Наше художественное слово окончательно созрело и заиграло всеми цветами спектра. Впервые были изжиты до конца вредные предрассудки, моды и направления. Такой интенсивной жизни, такого обилия дарований мы не сыщем на протяжении многих десятилетий.
Теперь уже с полной очевидностью можно сказать, что время это, расцениваемое незадачливыми критиками типа Буренина1, как окончательное завершение упадка, начавшегося еще в 60-х годах, было в действительности периодом блестящего расцвета русской поэзии. В эти годы на поэтическом небе сразу засияло несколько звезд первой величины.
Из этого периода можно назвать не менее десятка имен, могущих претендовать на роль великого поэта своего времени. И все же ни проникновенный Вяч. Иванов, ни великолепный Брюсов, ни мистический Сологуб, ни Бальмонт, А. Белый или Гумилев, – а Блок и притом только, – Блок заслуживает наименования подлинного национального поэта и новейшего классика. Разгадку этого нельзя искать только в мастерстве или личной одаренности, ибо именно с этой стороны А. Блок имел немало достойных соперников.
Значение его именно в том, что он лучше и полнее всех других представлял свою эпоху и общество. Блок – плоть от плоти представитель русской интеллигенции, со всеми ее достоинствами и недостатками. Отсюда и проистекает его исключительная роль и неумирающее обаяние.
Кто-то из критиков назвал его «готическим»2, и в этом сказалось величайшее непонимание современника. Блок является одним из замечательнейших носителей коллективной «русской души», во всей ее антиномичности и «всемирности».
В творчестве и духовных переживаниях Блока, которые тесно связаны между собой, или лучше – представляют одно целое, изумительно ярко сказались все «проклятые вопросы», пугавшие русскую мысль на протяжении многих десятилетий.
Ради России и гражданских обязанностей он спускается со своих серафических3 высот на грязные петербургские улицы, впадает в тяжелые крайности, отрекается от мистического служения «Прекрасной даме» и даже берется за весьма посредственную публицистику.
Все это до такой степени русское, что не может быть чуждо никому из нас.
По своему душевному складу Блок, несомненно, самый русский из всех новейших русских поэтов. Он носил в своей душе все откровения и проклятия русского гения и до конца разделил его печальную судьбу. В нем есть что-то от Толстого и Достоевского.
Нет поэта более насыщенного современностью. Для него поэзия была не убежищем, а «живой жизнью», отзывающейся на все голоса, все шорохи, все переживания его трагической предзакатной эпохи.
Форма поэзии Блока, до некоторого времени, заслоняла от нас ту основную особенность его творчества, которую можно назвать глубочайшей искренностью. Но было бы ошибкою думать, что