— Бедняжка в такой депрессии, — проговорил он. — А недавно он пожаловался Фадиану, что его как будто подташнивает и познабливает.
Джим выпрямился в кресле.
— Нет, — сказал он твёрдо. — Этого не может быть.
— Ну почему не может? — улыбнулся Арделлидис. — Ведь в постель вы с ним ложились? Вот и напроказили.
— Я абсолютно точно могу сказать, что мы всегда предохранялись, — сказал Джим нервно. — По крайней мере, со своей стороны я в этом уверен. А то, что он говорит — вздор. Кроме того, откуда мне знать, что у него кроме меня никого не было?
Арделлидис, помешкав, всё-таки взял ещё одно пирожное, осмотрел его и с удовольствием откусил.
— А что в этом плохого? — сказал он. — Разве тебе не хотелось бы ещё одного маленького крикуна? Ты сам знаешь, каково это, когда дети выросли и не с кем больше возиться.
— Мне есть с кем, — улыбнулся Джим. — У меня в доме целых два малыша, а скоро будет третий.
— Ну, как знаешь, — сказал Арделлидис. — А третий — это у Илидора?
Джим кивнул.
— Как он, кстати? — поинтересовался Арделлидис. — Так и не нашёл работу?
Джим откинулся на спинку кресла, подвинул к себе чашку с остывшим чаем и вздохнул. Сын Фалкона пошёл его дорогой — сам стал Странником.
— Нашёл, — ответил он. — Он взял доставшийся ему в наследство звездолёт и подался в дальнобойщики.
— Что, не мог уж он разве найти что-то поприличнее? — нахмурился Арделлидис. — Бывший офицер, такой блестящий лётчик — и дальнобойщик!
— Найти что-то приличное ему мешает судимость, — вздохнул Джим. — Эта проклятая дуэль поломала ему всю жизнь.
— Н-да, — проговорил Арделлидис.
Повисло молчание. Джим пытался сосредоточиться на отчёте, а Арделлидис вызвал Эннкетина и попросил подать новый чай: этот остыл. А через секунду он передумал и велел принести маиль. Маиль был подан, и Арделлидис наполнил две рюмки.
— Отвлекись немного от этой мути, — сказал он, отодвигая в сторону отчёт и ставя одну рюмку перед Джимом. — Давай выпьем за то, чтобы всё наладилось и у Илидора, и у тебя, мой ангел.
— У меня всё как будто в порядке, — улыбнулся Джим.
— Я так не думаю, — возразил Арделлидис. — Ты по-прежнему один, и это, по моему мнению, непорядок. Если тебе не по нраву Эрис, то срочно ищи нового друга. Пустая постель расстраивает и душевное, и физическое здоровье.
— Дело не в постели, — вздохнул Джим. И, приложив руку к сердцу, добавил: — А вот в этом.
Они выпили маиля, и Арделлидис, чтобы отвлечь Джима от унылых мыслей, стал болтать обо всём подряд.
Послышался гул двигателей: на посадочную площадку опустился звездолёт. Как и много лет назад, на лестнице послышалась стремительная поступь молодого пилота в лётном костюме, плаще и высоких сапогах, но спешил он не к Джиму, а к Марису. Он подхватил его, прижал к себе и покружил, а потом, опустившись на колени, поцеловал в живот. Марис, вороша пальцами его светло-русые кудри, спросил:
— Послушай, когда же наша свадьба? Ты только взгляни на меня! — Он показал на свой округлившийся животик.
— Прекраснее тебя нет никого во Вселенной, любовь моя, — сказал Илидор, прикладывая к его животу руку. — А к Кристаллу мы можем пойти хоть завтра. Может, мы не будем никого приглашать? Обойдёмся без пышной свадьбы.
— Как скажешь, — ответил Марис. — Мне всё равно.
Услышав звук посадки звездолёта, из библиотеки прихрамывающей походкой спустился Лейлор — со «взрослой» причёской и опоясывающей лоб серебристой полоской диадемы, в терракотово-жёлтом пончо. Пока Раданайт был занят выборами, он временно оставался в доме отца. Увидев брата, он радостно воскликнул:
— Привет, Илидор!
Илидор был с ним сух: не обнял, не поцеловал его, только кратко кивнул, ответил «привет» и, обняв Мариса за плечи, пошёл с ним к отцу, чтобы сообщить о том, что завтра они идут к Кристаллу. Он не одобрял его брака с королём и в душе всё ещё не мог смириться с этим, а потому в их отношениях появился этот холод — точнее, холод был со стороны Илидора, а Лейлор относился к брату по-прежнему, и это отчуждение огорчало его и причиняло боль. Впрочем, ему казалось, что со дня свадьбы и отец изменился — держался как-то натянуто, стал мрачновато-нервным и суховатым. Он отдалялся, и это приводило Лейлора в отчаяние. Он чувствовал себя в собственном доме гостем, причём гостем, которым хозяева тяготятся, но по каким-то причинам не решаются его выставить. Только Эннкетин был к нему неизменно ласков: после длительной болезни Лейлора его горячая безотчётная любовь, казалось, стала ещё нежнее. Он по-прежнему слепо обожал Лейлора и окружил его всесторонней заботой, исполняя малейшее его желание.
Самочувствие Лейлора ещё оставляло желать много лучшего: у него были часты приступы слабости и головокружения, мог надолго пропадать аппетит. Говорил он уже вполне чётко, но медленно, иногда подолгу не мог вспомнить нужное слово; левая нога повиновалась ему немного хуже правой, и оттого он хромал, а иногда — особенно по утрам — переставал чувствовать стопу и пальцы. Неважно работала и левая рука, на ней тоже временами немели и холодели пальцы, хотя он по два часа в день занимался на лечебных тренажёрах. Сейчас, вернувшись в библиотеку, он несколько минут сжимал и разжимал левую руку, пальцы которой опять начали неметь. Читать не хотелось, и Лейлор улёгся на диванчик. В груди камнем висело унылое и тягостное чувство. Он думал о Раданайте.
Над ним склонился Эннкетин.
— Господин Лейлор, ступайте обедать. Все уже за столом.
Аппетита совершенно не было. Лейлор ответил, уткнувшись в диванную подушечку:
— Я не хочу есть.
Эннкетин присел рядом, озабоченно заглядывая Лейлору в лицо.
— Что такое, деточка моя? Опять нездоровится?
— Нет, просто не хочется есть, — ответил Лейлор.
— Так не годится, мой милый, — покачал Эннкетин головой. — Надо кушать, иначе у вас не будет сил поправляться.
И он ласково погладил Лейлора по щеке. Лейлор доверчиво прильнул к его руке, зажмурившись.
— Только ты у меня здесь и остался, Эннкетин, — прошептал он. — А они все, мне кажется, меня больше не любят… И Илидор, и папа…
— Что за вздор, мой милый! — удивился Эннкетин. — Как же вас можно не любить? Не говорите такой чепухи, сударь. Всё, хватит хандрить, ступайте за стол — обед стынет!