Читать интересную книгу Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

— Ой, я не знаю… — Она колеблется, но, взглянув на него, такого высокого, стройного, с чуть откинутой назад головой, уже застывшего в той самой позе, с которой начинается танец, тоже встает, но не решается начать танец, а стоит, хоть и прямо, но с опущенной головой и неловко висящими вдоль тела руками. Но желание танцевать все сильнее разгорается в ее крови, ей хочется выше поднять голову, гордо закинуть ее назад, широко распахнуть руки и танцевать, танцевать с ним…

А что же делают в это время родители Шуку или родители Кимиммида? Копаясь в огороде или в старом саду, они вдруг тоже встают лицом друг к другу, поднимают гордые, узкие головы, потом мужчина делает высокий прыжок и низко кланяется женщине, и женщина тоже кланяется ему. Так начинается этот танец-ухаживание, этот брачный танец. И по всему северному континенту сейчас танцуют пары влюбленных.

Никто не мешает парам постарше тоже вспомнить молодость и предсвадебные ухаживания. А вот Кимиммиду стоило бы быть более осмотрительным. Однажды вечером через луг к дому Шуку подходит молодой человек, которого она никогда в жизни не видела, и говорит, что его дом находится в нескольких милях отсюда, однако он наслышан о красоте Шуку и мечтает с ней познакомиться. Она предлагает ему присесть, они беседуют, и он рассказывает ей, что строит новый дом в роще — место очень красивое и довольно близко от дома ее родителей. Было бы здорово, говорит он, если бы она посмотрела, что у него получилось, и, может быть, что-нибудь ему посоветовала. А также ему бы очень хотелось как-нибудь потанцевать с нею. Может быть, они попробуют прямо сегодня? Совсем немножко, одну-две фигуры. А потом он уйдет.

Он замечательный танцор. Шуку танцует с ним на траве поздним вечером, и ей кажется, что ее подхватывает сильный порыв ветра; она закрывает глаза, и руки ее сами собой взлетают вверх, словно поднятые этим ветром, и… встречаются с его руками.

Ее родители останутся жить в том домике на краю луга; детей у них больше не будет — им уже поздно заводить детей, — но любовью они будут заниматься так же часто, как в первые месяцы после свадьбы. Шуку выберет одного из своих ухажеров — того, нового, — и уйдет жить к нему. И они будут заниматься любовью в том самом доме, который достроят вместе. Строительство дома, танцы, возня в саду и в огороде, совместные трапезы, общая постель — все, что они делают вдвоем, сводится к занятиям любовью. Само собой разумеется, в положенное время Шуку беременеет, и в положенный срок у нее рождается двое малышей. Две девочки. Они появляются на свет в твердой белой оболочке, или скорлупе. Оба родителя разламывают эту оболочку руками и клювами, высвобождая крошечных свернувшихся в клубочек новорожденных, которые пищат, ворочая слепой еще головенкой, но уже приподнимают крошечные клювики и жадно разевают их, стремясь к пище, к жизни.

Однако вторая девочка с самого начала немного меньше первой и не так жадно разевает клювик, не так быстро растет. И хотя Шуку с мужем нежно о ней заботятся и стараются накормить получше, хотя бабушка, мать Шуку, часто приходит к ним, кормит малышку из своего клюва и качает ее на руках, если она плачет, девочка все чахнет. И однажды утром, лежа на руках у бабушки, она несколько раз вздрагивает, судорожно вздыхает и затихает навсегда. Бабушка горько плачет, вспоминая маленького братишку Шуку, который и столько-то не прожил. Она все пытается утешить молодую мать, а муж Шуку выкапывает маленькую могилку позади их нового дома среди цветущих деревьев, и слезы так и льются у него из глаз. Но второй их ребенок — девочка Кикирри — растет вовсю; она уже пищит, щелкает клювом и отлично ест.

К тому времени, как Кикирри встает на ножки и начинает кричать отцу «Па!», а матери и бабушке — «Ма!», или возражает: «Нет!», когда ей говорят, что нужно перестать безобразничать, у Шуку рождается еще один малыш. Как это обычно и бывает при второй беременности, это ребенок-одиночка, отличный мальчик, маленький, но с отменным аппетитом. Он быстро растет.

Он будет у Шуку последним ребенком. Они с мужем по-прежнему станут предаваться любви при каждом удобном случае в течение всего дивного весенне-летнего периода цветения и плодоношения — жарким днем или теплой летней ночью, в тени под деревьями и на открытом лугу под жаркими лучами полуденного солнца. Но все это будет, как говорят анзары, просто «роскошью любви»; такая любовь не дает плодов; она существует ради себя самой.

Дети у анзаров рождаются только в начале весны, вскоре после прибытия будущих родителей в родные места. В некоторых семьях бывает даже четверо детей, у многих — трое. Но чаще всего, если первые двое растут благополучно, то повторных беременностей не возникает.

— Природа пощадила вас, избавив от нашей постоянной угрозы перенаселения, — сказала я Кергеммегу. И он согласился, когда я кое-что поведала ему о нашем мире.

Но он категорически не хотел, чтобы я думала, будто у анзаров вообще нет сексуального или репродуктивного выбора. Брачная связь — это правило, однако противоречивая человеческая природа вносит в это правило свои коррективы, изменяя и нарушая его. И Кергеммег привел мне примеры подобных исключений, точнее, исключительных случаев. Многие брачные пары, например, состоят либо из двоих мужчин, либо из двух женщин. Такие пары, а также те супруги, у которых детей нет, часто получают ребенка как бы в дар от какой-нибудь другой пары, у которой трое или четверо детей, или же берут на воспитание маленького сиротку. Бывает также, что человек вообще не находит себе пары; есть и такие, у кого имеется сразу несколько партнеров. И, разумеется, существует адюльтер. Бывают также и случаи изнасилования. Для молодой девушки очень нежелательно оказаться среди последних мигрантов, направляющихся на север, ибо оставшимся в хвосте зачастую бывает не справиться со своим сексуальным желанием, и девушки нередко подвергаются групповому изнасилованию, а потом прибывают в родные места истерзанными, безмужними и беременными. Мужчина, который не находит себе пары или неудовлетворен своей супругой, может оставить дом и уйти прочь, став, например, коробейником или точильщиком; таким бродягам семьи всегда рады и всегда готовы что-то у них купить, но не слишком им доверяют: кто знает, что у них на уме?

Мы уже несколько вечеров подряд беседовали с Кергеммегом на веранде, любуясь пурпуром закатов и наслаждаясь нежнейшим морским ветерком, порхавшим над тихим морем, когда я попросила его рассказать, как он прожил свою долгую жизнь. По его словам, он всегда строго следовал закону Мадана, то есть Пути, и отступил от него один лишь раз. Жену он нашел во время первой миграции на север, и она родила ему двойню — мальчика и девочку. В свое время дети, естественно, отправились вместе с ними на юг, стали взрослыми, и на следующий год вся семья вновь объединилась для следующей миграции. На севере сын и дочь Кергеммега тоже нашли себе пары из числа ближайших соседей, так что он хорошо знал своих пятерых внуков и с раннего детства возился с ними. Свой третий сезон пребывания на юге Кергеммег с женой провели в основном в разных городах; она, преподаватель астрономии, уехала на самый юг в Центральную Обсерваторию, а он остался в Терке Кетер и занимался там научной работой вместе с группой философов. Его жена умерла внезапно, от сердечного приступа. Он похоронил ее и вскоре после этого вместе с сыном и внуками отбыл на север. «Я стал тосковать о ней, только когда вернулся домой. — Кергеммег сказал это, точно наконец признавая данный факт. — Мне оказалось не по силам жить в нашем доме без нее. И тут я случайно услышал, что требуется человек, который бы жил на этом острове и встречал прибывающих в Анзарак гостей из других миров. В это время мне не раз приходили в голову мысли о смерти, и я все размышлял, как бы мне получше ее встретить, так что вариант с жизнью на острове показался мне совсем неплохим, некоей предпоследней остановкой в пути. Остров посреди океана, ни одного моего соплеменника рядом… Это, конечно, была не совсем жизнь, но и не совсем еще смерть. В общем, мне эта идея понравилась, и я оказался здесь». Возраст Кергеммега уже значительно превышал три анзаракских года, то есть, по-нашему, ему было за восемьдесят, хотя о старости в его облике свидетельствовали лишь чуть опущенные плечи и пышная совершенно серебряная шевелюра.

Во время нашей следующей беседы он рассказал мне о миграции анзаров на юг. Они начинают чувствовать, что северное лето подходит к концу, когда теплые дни становятся все короче, а ночи — все холоднее. К этому времени урожай уже убран. Зерно сложено в герметично закупоренные бочонки до следующего года; корнеплоды, растущие крайне медленно, заранее посажены в землю, чтобы зимовать под снегом, а к весне прорасти и успеть созреть. Детишки сильно подросли, тонкие, как тростинки, очень живые и все сильнее тяготящиеся слишком спокойной жизнью на одном месте; их все чаще тянет из дому, они заводят дружбу с соседскими детьми, создают свои компании. Жизнь на севере прекрасна, но довольно однообразна, и даже «роскошь любви» начинает терять свою остроту. Однажды ночью — а ночи все чаще бывают пасмурными, холодными, и уже чувствуется приближение первых заморозков — твоя жена вздыхает, лежа рядом с тобой в постели, и шепчет: «А знаешь, я, пожалуй, уже соскучилась по городу». И от этих слов тебя словно накрывает огромная волна света и тепла, и ты вспоминаешь толпы народа на улицах, высокие здания, тоже битком набитые людьми, Башню Года над городом, стадионы, залитые солнцем спортивные арены, ночные площади, полные света фонарей и музыки, где ты так любишь сидеть за столиком кафе с бокалом и вести беседы до полуночи, а то и до утра со старыми друзьями, хотя об этих друзьях ты все это время даже не вспоминал… Сколько же времени прошло с тех пор, как ты видел новое лицо? Или слышал рассказ о какой-то новой идее? Когда тебе самому в голову приходила новая мысль? Нет, пора, пора в город! Пора следовать за солнцем!