— Милая моя женушка, — сказал Юрген, — но я же любил тебя, и мое сердце сейчас разрывается на части, когда тебя отнимают у меня. А воспоминания о твоем нраве и радости, которую он мне приносил, будут вызывать во мне огромную гложущую тоску во все грядущие долгие времена. О, не напыщенной любовью любил я тебя — без безумия и возвышенного бреда, и без длинных речей, но любовью, соответствующей моему положению, — тихой, сердечной любовью.
— Ты наверняка попытаешься, когда я умру, облачить свое горе в подходящие слова? — спросила она у него, очень грустно улыбаясь. — Неважно, ведь ты же Юрген, а я тебя любила. И я рада, что ничего об этом не узнаю, когда в грядущие долгие времена ты будешь рассказывать множеству других женщин о том, что именно говорили Зоробасий и Птолемопитер, и будешь позировать и фантазировать им в удовольствие. Ибо я вскоре вкушу вод Леты, и забуду тебя, король Юрген, и всю радость, что получила от тебя, и всю гордость, и всю любовь к тебе, король Юрген, который любил меня так, как был способен.
— А ты думаешь, в Аду будут любовные похождения? — спросил он со скорбной улыбкой.
— Они будут везде, — ответила Хлорида, — куда ты направляешься, король Юрген. И будут женщины, чтобы слушать тебя. И, наконец, будет дылда в парике.
— Мне жаль… — сказал он. — Но я любил тебя, Хлорида.
— Теперь это мое единственное утешение. А вскоре я увижу Лету. Я возлагаю на Лету большие надежды. И все же я не могу не любить тебя, Юрген, на которого больше не надеюсь.
Он же опять сказал:
— Я недостоин этого.
Они поцеловались. И каждого препроводили к соответствующей судьбе.
Слезы стояли в глазах у Юргена, который редко плакал. И он совершенно не думал о том, что с ним случится, но думал лишь о тех или иных мелочах, которые порадовали бы его Хлориду, сделай их Юрген, и которые по той или иной причине Юрген оставил несделанными.
«Я ни разу не был зол по отношению к ней, говорит она! О, но я же мог быть гораздо добрее. А теперь я больше ее не увижу и больше не смогу пробудить наслаждение и восхищение в этих ясных, нежных глазах, которые не видели во мне недостатков! Утешительно хотя бы то, что она не знает, как я посвятил последнюю ночь ее жизни обучению математике».
А потом Юрген гадал, как же его отправят в Ад отцов. А когда филистеры показали ему то, как они намерены привести приговор в исполнение, он удивился собственной бестолковости.
— Можно было бы предположить, что это будет именно так, — сказал Юрген. — В методах филистеров, как всегда, сквозит простота, невообразимая для действительно умного малого. И к тому же, как всегда, эти методы несправедливы по отношению к нам, умным малым. Я готов отведать любой напиток, но, тем не менее, это весьма жуткий прием по отношению ко мне, и я гадаю, хватит ли у меня отваги его вытерпеть.
А пока он обдумывал эту загвоздку, прискакал некий тяжеловооруженный всадник. Он привез три огромных пергаментных свитка с печатями, лентами и всем прочим, что полагается: это были помилование Юргена, назначение Юргена поэтом — лауреатом Филистии и определение Юргена на должность придворного математика.
Всадник привез также письмо от королевы Долорес, и Юрген, нахмурившись, прочел его.
«Посудите теперь, как забавно было бы провести всех, притворившись, что вы подчиняетесь нашим законам!» — гласило это письмо, и больше в нем ничего не было: Долорес оказалась действительно мудрой женщиной. Однако существовал постскриптум. «Мы могли бы быть так счастливы!» — гласил он.
Юрген посмотрел на Лес, где пилили большой дуб. Он изящно рассмеялся и изящно и тщательно разорвал письмо царицы на мелкие кусочки. Затем он с достоинством взялся за свитки и обнаружил, что они настолько прочны, что их не разорвать. Это было необычайно неловко, потому что неблагоразумная попытка разорвать свитки ослабила величественность его великодушного самопожертвования. Он даже заподозрил, что один из стражников улыбнулся. Так что ничего не оставалось, как оставить бесполезное дерганье и выкручиванье свитков и пойти на компромисс, смяв их.
— Вот мой ответ, — высокопарно произнес Юрген с некоторым восхищением самим собой, но все же слегка обескураженный неожиданной прочностью пергамента.
Юрген крикнул слова прощания падшей Левке и презрительно попрощался с филистерами и их приемами. Затем он подчинился их приемам. Так, не возражая особо против этого, Юрген был предан забвению и отправлен в Ад своих отцов за два дня до Рождества.
Глава XXXIV
Как император Юрген странствовал по преисподней
Дальше история рассказывает, как черти в Аду, в одной из своих церквей, праздновали Рождество в соответствии с тем, как они рассматривают этот день; и как Юрген попал через люк в ризницу; и как он с удивлением увидел существ, находящихся там. А после рождественской службы к нему подошли все те черти, которых предсказывали его отцы, и ни на волосок, чешуйку или ноготок не отличались они от наихудшего, что только можно вообразить.
«Анатомия здесь еще более непоследовательна, чем на Кокаине», — была первая мысль Юргена. А черти сначала очень тщательно обыскали Юргена, чтобы удостовериться, не пронес ли он в Ад воды.
— Кто ж ты такой, что попал к нам живым, в столь прекрасной рубахе, какой мы никогда прежде не видывали? — спросил Дификан. У него была голова тигра, но в остальном он походил на большую птицу с ярким оперением и четырьмя ногами: шея у него была желтая, тело — зеленое, а ноги — черные.
— Было бы нечестно по отношению к вам отрицать, что я — император Нумырии, — сказал Юрген, почему — то расширяя свои владения.
Теперь заговорил Амемон в образе толстого, цвета кишок, червя, ходящего вертикально на хвосте, сиявшем, словно светляк. У него не было ног, но пониже рта находились две короткие ручки, а на спине росли иголки, как у ежа.
— Но у нас уже полным — полно императоров, — сказал с сомнением Амемон, — и их преступления доставляют нам множество хлопот. Ты был злым правителем?
— Никогда, с тех пор как я стал императором, — ответил Юрген, — ни один из моих подданных не пожаловался на меня. Поэтому для всякого очевидно, что ни в чем серьезном я упрекнуть себя не могу.
— Значит, твоя совесть не требует для тебя наказания?
— Моя совесть, господа, чересчур хорошо воспитана, чтобы на чем — либо настаивать.
— Ты даже не желаешь, чтоб тебя пытали?
— Признаю, что ожидал чего — то подобного. Но, тем не менее, не буду этого доказывать, — со значением сказал Юрген. — Нет, я буду вполне удовлетворен, даже если вы не станете меня пытать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});