Читать интересную книгу Сожженные мосты - Александр Маркьянов

— Рано или поздно все равно придется переходить — начальник одного из управлений САК, генерал Тищук махнул рукой, словно отрубая возможные возражения — или мы сейчас перейдем, или потом, но уже с проблемами.

— Не проще ли было новые боеприпасы разработать? До сих пор бомбы свободного падения на снабжении.

— Как будто боеприпасов новых нет. Это тоже деньги.

— А эти все… не деньги? Просто наследник с его молодежью на всем новом зациклен, не факт что это хорошо, господа, не факт.

— Мы тоже работаем.

— Пусть армия сначала испытает все это. Для чего сразу нам-то начинать новую технику принимать? У нас цена ошибки — не в пример выше.

— Армия принимает, при чем тут армия?

— Нет, я все таки не пойму, господа — в чем суть? Получается вместо одного самолета — два, ударный и летающий пост управления. Но ведь ударный самолет уязвим не намного меньше, чем обычный стратег.

— Один пост может вести до четырех бомбардировщиков-беспилотников одновременно. Кроме того — пост сейчас так и так есть, просто он используется как летающий локатор и не управляет самолетами, а только передает им данные.

— А не получится так, что потеряем самолет управления — и потеряем разом четыре ударных. Сейчас хоть один — да прорвется.

— Ну да, а три — собьют. И надо будет операцию по спасению организовывать. Срочную.

— Но задача не будет выполнена!

— Вам, сударь, хорошо собакой работать: любого обгавкаете — без злобы заметил кто-то.

Танненберг не обиделся.

— Нет, ну а что, господа — я не прав? Зачем всем разом то переходить на новую технику? Где горит?

— Кажется, летит… — сказал кто-то. У всех, кто служит в стратегической авиации слух острый, без этого никак.

— Строимся, господа строимся.

К удивлению строящихся офицеров, показавшаяся на горизонте точка, превратилась не в белый, несколько медлительный четырехмоторник представительского самолета, которым пользовался Государь. Точка приближалась к полосе с чудовищной, недостижимой для турбовинтовика скоростью — и самые глазастые уже разглядели «Кобру». Так, из-за характерной формы кабины, чем-то напоминавшей раздувшую капюшон кобру, прозвали сверхзвуковой бомбардировщик Северского С-34. Пройдя на предельно малой и оглушив всех оглушительным ревом турбин, самолет начал заходить на глиссаду.[241]

— Строимся, господа, строимся!

— Где трап! Трап, Бунчук, убью!

— Да на кой там трап?!

— Поговори!

— Включать?

— А Бог его знает.

— Значит, включаем…

Пилот остановил самолет виртуозно — в паре десятков метров от выстроившихся в несколько каре военных. Трап и в самом деле здесь не был нужен — у этой модели самолета бронированный фонарь отстреливался только при катапультировании, а в штатных ситуациях, экипаж поднимался на борт и покидал машину через небольшой люк с лестницей рядом с передней стойкой шасси.

— Наследник…

— Цесаревич!

Хоть это было и не по чину — пока — начальник авиабазы все равно махнул рукой — и над степью поплыли величавые, хорошо знакомые каждому русскому человеку звуки «Боже, царя храни…» в исполнении симфонического оркестра балета его Императорского Величества в Санкт Петербурге.

Это и в самом деле был Цесаревич Николай, наследник престола Российского. В противоперегрузочном костюме, чуть усталый, но хорошо всем знакомый и узнаваемый с первого взгляда — выдавали «романовские» синие глаза.

В последнее время, Государь, озабоченный ростом новых угроз в мире дал Цесаревичу большую свободу в поисках ответов на эти угрозы. Мир менялся — и менялся в далеко не лучшую строну. Обозначить эти изменения какой-то короткой фразой было сложно — но возможно. В новом мире никто никого и ничего не боялся.

Всю вторую половину двадцатого века мир жил в страхе перед атомным апокалипсисом, перед сжигающим дотла Землю огнем, перед Судным днем. Этот страх, родившийся в сорок девятом, примерно до конца восьмидесятых только нарастал. Причем львиная доля этого страха приходилась на развитые страны — в российской империи боялись намного меньше. Все дело было в том, что в странах, где Государь не может сам распоряжаться бюджетом, гражданам (или подданным, в Великобритании и Австро-Венгрии бюджет утверждался парламентом и рейхсратом соответственно) нужно было как то объяснить, на какие такие цели военные ведомства просят все больше и больше денег? Для чего строятся сотни бомбардировщиков, для чего нации нужны ракеты. Апофеозом всего было знаменитое «в лесу живет медведь»[242] Рональда Фолсома и программа СОИ — программа звездных войн. Программа эта (лазерные спутники-перехватчики на орбите и баллистические двухступенчатые ракеты-перехватчики на земле) была введена в полном объеме в строй в девяносто четвертом, из-за нее Североамериканские соединенные штаты стали крупным должником Японской Империи — но снижения уровня угрозы это не дало. В том же девяносто четвертом — синхронно! — Российская империя завершила консервацию последней шахтной установки баллистических ракет. Их место в стратегической ядерной триаде заняли БРВБ — баллистические ракеты воздушного базирования, огромные контейнеры, сбрасываемые с самолетов на высоте восемь-десять километров и там же, в воздухе отрабатывавшие старт. Часть функций сдерживания передали БЖРК — боевым железнодорожным ракетным комплексам, внешне ничем не отличимым от обычных железнодорожных составов. Обе эти системы роднило одно — внезапный запуск из произвольной точки пространства, что усложняло задачи перехвата на порядок. Одно дело — заранее математически просчитанная траектория полета и спутник — в наиболее выгодной огневой позиции, и совершенно другое — пуск ракеты из любой точки необъятной России, да еще хуже — с восьмикилометровой высоты, когда на получение разрешения и прицеливание остаются не минуты — секунды. Короче говоря — Стратегическая оборонная инициатива если кому то и обернулась пользой — так это парням из Бурбанка,[243] пополнившим и без того солидные банковские счета новой порцией бюджетных средств.

Вот и снимали фильмы типа «Русский рассвет» где толпы оккупантов в ушанках и валенках вторгаются в Америку и расстреливают детей в колясках. Вот и писали статьи — одна страшней другой. Россия — под пятой диктатуры. Россия — несвободная страна, русские привыкли жить рабами и хотят сделать рабами весь цивилизованный мир. Русские — готовы ударить в любую минуту, ведь решение о войне и мире принимает Государь единолично.[244]

А вот в девяностые пошла разрядка — без шуток, самая настоящая разрядка. Все дело было в том, что бояться перестали сами люди. Простые, обычные люди.

Почти всю свою историю — начиная с того момента, как закутанный в шкуры неандерталец поднял камень, чтобы ударить сородича, и заканчивая мировой войной человечество воевало. Воевало долго и жестоко — стоило только вспомнить Столетнюю войну между Англией и Францией длившуюся на самом деле сто четырнадцать лет, и едва не сведшую в могилу оба государства. В коллективной памяти человечества копились воспоминания о войнах, о мучениях, о разорениях, когда все приходилось начинать сначала, на пепелище. О войнах, когда забирали на войну всех взрослых мужчин — а возвращалась хорошо, если половина — ведь тогда воевали преимущественно холодным оружием. О массовых казнях побежденных, о разорении городов и угоне детей в рабство. Весь этот страх копился столетиями, и люди — все до единого — боялись войны.

Последние же семьдесят лет войны не было. Это бы ненормальный, атипичный период времени в истории человечества, когда все простые люди в течение длительного периода времени чувствовали себя в безопасности. Последняя массовая война — Мировая — отгремела в начале двадцатых. Потом пришел период малых войн, восстаний и освоения новых территорий — это было опасно, но это касалось далеко не всех. В пятидесятые наступило время так называемой «ядерной паузы» — когда наличие оружия немыслимой доселе мощи, ядерного оружия, и наличие межконтинентальных средств его доставки — сделало любую войну между сверхдержавами самоубийственной. И сейчас, к началу двадцать первого века в мире не просто родилось два поколения, не помнящих и не знающих что такое война — но и не осталось почти никого, кто бы мог рассказать о том что такое настоящая война. Страх перед войной начал отдаляться.

Нет, он не ушел совсем — он оставался. В западных странах больше, в Российской империи меньше. В России власть не считала нужным оправдываться за военные траты и — не считала нужным пугать подданных возможной ядерной войной. Если в тех же Североамериканских соединенных штатах в пятидесятые — шестидесятые ни один частный дом не строился без радиационного убежища, а в гимназиях проводили учения по действиям в случае ядерного удара (нырнуть под парту и закрыть голову руками — интересно, они всерьез верили что спасутся так?) — то в России подобного не было и почти никто не засыпал с мыслью, что может сгореть в ядерном пламени. В девяностые начал уходить и страх ядерной войны — если долго чего-то бояться, страх притупляется. Более того, армии в основном стали профессиональными — и возможность умереть, разорванным снарядом, рассматривали как невозможную все большее число людей.