– Я поняла. Я ведь не слепая, тоже кое-что замечаю... А вообще спасибо тебе, Тата! – Слова вышли неожиданно искренние и от души, Тата даже опешила немного.
– За что это спасибо? Если за Лелика, то не надо. Это мне в радость. А за себя не благодари, ты мне не чужая, – сказала Тата, как отрезала. Но ей было и приятно.
– Новый год скоро. Две недели только осталось. Хочешь, я тебе помогу и с елкой, и со столом? – вместо прощания спросила Маша доброго своего домового.
– Ты поможешь! Тарелки бить. Мы с Леркой и вдвоем управимся, – проворчал в ответ домовой. – Ладно, иди уже. Мне Лелика надо переодевать. Да смотри не гоняй по дорогам. Гололед вон какой, еще и снегопад обещали.
– Не буду, – пообещала ей Маша и ушла уже совсем.
По дороге в гараж больше никто из домашних ей не встретился. Мороз был не так чтобы очень силен, и сам гараж пусть слабо, да отапливался, но Маша все же пару минут потратила на прогрев двигателя. Новенький джип «лексус», последний подарок Янека, сделался не только любимой ее игрушкой, но и верным другом вроде собаки. Настоящих собак никто в общине не держал, было нельзя. Младшие братья человеческие в присутствии вампов обычно начинали выть в голос, поджимали уши и хвосты и при малейшей возможности пытались смыться прочь, чтобы никогда уже не возвращаться. Вот кошки, те вели себя совершенно иначе, не то чтобы прыгали от восторга, но пушистым, хвостатым зверькам было, похоже, решительно наплевать, какого происхождения их хозяева, лишь бы кормили вкусно, чесали шерстку и позволяли дрыхнуть в самых неподходящих местах. Правда, кот на все три их дома имелся лишь один и официально принадлежал Фоме. Был он палевый персидский бандит, толстый и наглый, ворюга, каких поискать. Но за красоту и умение подольститься к аборигенам, как правило, получал полное отпущение грехов. Лелика Тата держала от него подальше.
Маша медленно и осторожно вела машину по шоссе, точнее сказать, еле тащилась. Тата как в воду глядела – гололед на дороге был еще тот. О том, чтобы успеть к началу первой пары, нечего было и мечтать. Однако Машу это обстоятельство мало беспокоило. А вот Таткины слова, напротив, не шли из головы. Неспокойно в их Датском королевстве, ох неспокойно. Угроза словно нарастала откуда-то со стороны, невидимая и разумом необъяснимая. Но Маша ощущала ее той частью своей сущности, которой нет названия. Нужно было наконец решаться, и не столько ради себя, сколько ради Лелика. Главное – это убедить мужа, который и слышать ни о чем таком не желал. Но Маша в глубине души была убеждена, что сопротивление Янека временное, как бы условное, что-то вроде отсрочки для собственного малодушия. Считает, что Машенька еще очень молода, двадцать один год – это не срок, и можно тешить себя иллюзиями. А через десяток-другой лет ее милый и ненаглядный совсем другое запоет, к гадалке не ходи. И не из-за Машенькиных внешних достоинств – уж что-что, а то, что Янек не разлюбит ее и в девяносто, Маша знала хорошо. И не потому, что были сказаны слова, а просто знала, и все тут. А запоет оттого, что отпустить не сможет и будет готов заплатить. Вот только есть ли у них этот десяток лет?
И потом Лелик. Тата права. Пока маленький – это одно. Легче принять то, что за тебя, не спросясь, решили другие и для твоего же блага, и совсем другое – сделать выбор самому. Не потеряют ли они оба сына, когда мальчик вырастет и узнает обо всем? Понятно, что существование, которое они могут Лелику предложить, не самый лучший жребий на земле, но по крайней мере они будут вместе. А семья все же значит в жизни куда больше, чем любое общество и любая мораль, пусть прекрасные и замечательные. Это Маша за последние несколько лет усвоила накрепко. Любовь же свою и подавно ставила выше, чем даже спасение нетленной и вечной души. Если Бог так безгранично милосерден, то он-то как раз поймет. А людям ничего объяснять и не надо.
* * *
В девятом часу вниз спустилась Лера. Лелик с нелегкими боями был уже водворен в огромный мягкий манеж на колесиках, водруженный прямо посреди кухни, и Тата смогла наконец передохнуть и испить чаю. Лера к ней присоединилась.
– Говорила? – спросила она после выразительного, но недолгого молчания, не уточняя, однако, о чем речь. Но Тата и так поняла.
– Говорила, – ответила Тата и уткнулась взглядом в чашку.
– И что? – не отстала Лера, даже и руку протянула, дернула Татку за свитер.
– Все то же, – в сторону сказала Тата и снова уставилась в чашку.
– Ты сказала, как договаривались? И про Ирену?
– И про Лелика тоже. Только на словах как-то слишком несерьезно выходит. Ну что мне, ей про наши с тобой предчувствия рассказывать? Ведь все равно не поймет. Это как слепому про светофор.
– Поймет, не поймет... Наши-то предчувствия дорогого стоят, дай Бог каждому. Просто пусть поверит, и все. Будто мы для себя стараемся!
– Лерусь, я же не отказываюсь. Каждый день, как попугай, одно и то же. Ты бы хоть Ритку на себя взяла. Тоже ходит и подпевает: пусть идет как идет, раньше или позже – без разницы! Если бы...
– И не думай! И вслух не произноси! – Лера подавилась чаем. Откашлялась, отдышалась, с шумом хлопнула кружку о пластик столешницы. – Ян всем ноги из жопы повыдергивает, прости за грубость. Правому и виноватому. И очень просто. И разбираться не станет.
– А если, к примеру, несчастный случай? Ведь бывает же... – не пожелала отступить Татка, хотя упоминание о хозяйском запрете и подрезало крылья полету ее навязчивой фантазии.
– Ты себя послушай. Со стороны. Это же бред сумасшедшего в лунную ночь! Какой несчастный случай? Прямо анекдот – потерпевший сам упал на нож и так семнадцать раз подряд! – Пусть и ерничала, а только голосок у Леры был невесел. – Ничего у нас не выйдет, хоть язык измолоти. Что не созрело, то и не родится. Видно, еще не время.
– Так ведь и выжидать не к добру. Неужто Ян сам ничего не чувствует? С его-то нюхом на поганки?
– Может, и чувствует. Даже наверняка. Только решиться не может. А Маша просить его не станет. Пока по крайней мере. А если и попросит, так без души, чтоб отстали, и, понятно, без толку. И нам попадет – Ян, он вмиг сообразит, откуда ветер дует.
– Тогда остается только молиться, – сказала Татка почти серьезно.
– Вот и помолись. У тебя и иконка освященная имеется. А я в Бога не верую. Да и не увижу его никогда. В рай нас наверняка не пустят, ведь так? Значит, и помирать смысла нет. Тем более добровольно. – Лера поднялась. – Пойду за уборщицей пригляжу. И ты не рассиживайся. Ничего хорошего не высидишь.
– Машку жалко, – всхлипнула ей вслед Тата, утирая салфеткой нос. Но смотрела она исключительно на Лелика, сопевшего над игрушечным слоником в манеже.