что-то подобное, то египтянин ни в коем случае не мог бы поставить нам это в вину, поскольку ослы ничуть не хуже кошек, козлов и прочих животных, которые почитаются у них богами» (ПА, 2:7).
Он напоминает, что римские полководцы от Помпея до Тита при завоевании Иерусалима не раз входили в Храм и его Святая Святых, но никогда не обнаруживали там никакого изображения. Да этого и не могло быть, так как сотворение любого изображения запрещено евреям их верой и законом. И дальше снова идет необычайно острый выпад в адрес Апиона, а заодно и всех египтян: «Все это должен был принять во внимание Апион, если бы у него самого не было соображения осла и бесстыдства собаки, которую они боготворят. Ведь никаких иных оснований для этой лжи у него нет. Мы не поклоняемся и не воздаем ослам никаких почестей, в отличие от египтян с их крокодилами и змеями. Тех, кого ужалит змея или схватит крокодил, они почитают счастливцами, угодными богу. У нас же, как и у других благоразумных людей, ослы перевозят навьюченную на них поклажу. И если они заходят на поля и начинают жевать или не слушаются приказаний, то их при этом изрядно бьют — ведь они служат нам во многих делах, в том числе и в земледелии. Апион то ли сам был слишком невежественным, чтобы складно лгать, то ли, что более вероятно, собрав какие-то разрозненные сведения, оказался не в состоянии представить их в законченном виде, — раз ни один из его выпадов против нас не достигает цели» (ПА, 2:7).
В ответ на выдумку об откармливании эллинов в Храме Иосиф мог бы привести цитату из Торы, категорически запрещающую любые человеческие жертвоприношения и видящую в них самую большую мерзость, какую только можно совершить. Но он избирает другой путь, предпочитая воззвать к логике и здравому смыслу читателя, далекого от еврейской культуры и религии.
Во-первых, отмечает он, если Антиох и в самом деле нашел в глубине Храма такого эллина, почему он не поспешил его вывести наружу, чтобы спасти от якобы уготовленной тому страшной участи, и не препроводил его на родину — ведь в этом случае «он мог бы прослыть человеком благочестивым, особенно расположенным к эллинам и к тому же заручиться поддержкой многочисленных сторонников против ненавидящих его евреев» (ПА, 2:8). Но нет — Антиох даже в придуманной Апионом лжи этого не делает.
Далее Иосиф напоминает о том, что храмовая служба была строго регламентированна, а территория Храма была четко разделена на сектора: любому нееврею под страхом смерти нельзя было заходить во двор Храма, а уж на территорию, где велись жертвоприношения не могли попасть и обычные евреи — вход туда разрешался только коэнам и левитам, так что откуда там было взяться греку?! Кроме того, порядок храмовой службы запрещал приносить туда любую пищу и напитки — там находилось лишь то, что было необходимо для жертвоприношений, так что непонятно, чем же там могли откармливать этого самого несчастного грека.
Наконец, он напоминает и о том, что в дни существования Храма в Иерусалим приезжали представители самых разных народов мира и никто из них никогда не слышал о подобных жертвоприношениях и не опасался попасть на храмовый жертвенник в виде жертвы. Да и само утверждение, что потом органы закланного эллина ели тысячи евреев, выглядит нелепо, так как на такое количество ртов их бы просто не хватило.
Следующий удар Иосиф наносит по другому, тоже очень распространенному, хотя с течением столетий и несколько трансформировавшемуся мифу: о том, что евреи ненавидят всех иноплеменников, и особенно эллинов, и клянутся Богу сохранить эту вечную ненависть.
«Уж если так, то следовало бы сразу сказать — в вечной ненависти ко всем иноплеменникам, и более всего к египтянам, — пишет он. — Пожалуй, тогда ему бы удалось согласовать историю о клятве с прежними своими выдумками, — если уж соплеменниками его египтянами предки наши были изгнаны не в наказание за какие-то злодеяния, а по несчастной случайности. От эллинов же нас отделяет более расстояние, нежели обычаи, так что ни малейшей ненависти или вражды к ним мы не питаем. Напротив, случилось так, что многие из них принимали наше вероучение, но одни оставались ему верны, другие же, не выдержав его строгости, отпадали. К тому же никто никогда не говорил, что слышал от нас подобную клятву, за исключением Апиона, который, разумеется, слышал, потому что сам же ее и сочинил» (ПА, 2:10).
Упреки же Апиона в том, что евреи приносят в жертву животных и таким образом животные эти вообще могут исчезнуть на Земле, а также его насмешки над тем, что они не едят свинину, Иосиф отбивает ответным выпадом, что жертвоприношение животных не нравится Апиону исключительно потому, что он является египтянином, почитающим этих животных священными. Если бы он был греком или представителем какого-либо другого народа, такое обвинение ему бы просто не пришло в голову, так как почти все народы приносят такие жертвы, «но из-за этого на земле еще до сих пор не перевелся скот». И затем снова следует резкий укол в адрес египетской формы язычества, еще раз свидетельствующий, насколько блестяще Иосиф Флавий владел искусством сарказма: «Между тем если бы все следовали египетским обычаям, на земле уже давно перевелись бы люди, и она наполнилась бы дикими зверями, которых они почитают за богов и потому прилежно откармливают» (ПА, 2:13).
Что касается обрезания, то Иосиф напоминает, что эту операцию совершали над собой и египетские жрецы, также отказывавшиеся и от поедания свинины — а ведь они считались у египтян эталоном мудрости и хранителями сокровенных тайн мироздания, и Геродот считал, что евреи заимствовали эти обычаи именно у жрецов Египта. Так что выходит, что Апион снова комплексует и смеется над священными традициями своего же народа.
С нескрываемым злорадством описывает Иосиф и то, что после стольких насмешек над обрядом обрезания Апион в итоге был вынужден сам пройти через эту «еврейскую» операцию в связи с тем, что у него образовалось воспаление на детородном органе. Однако это ему не помогло, и вследствие такого воспаления (вероятнее всего, это была гонорея) он и скончался в страшных муках. Иосиф явно усматривает в самих обстоятельствах смерти Апиона возмездие Бога за его нападки на евреев, но сдерживается от того, чтобы сказать об этом напрямую, и ограничивается прозрачным намеком: «Ибо следует строго придерживаться благочестия, уважать собственные законы и не хулить при этом чужие. Он же от своих уклонился, а наши оболгал» (ПА, 2:13).
Не прошло мимо внимания Иосифа и