Отсутствие должной и своевременной реакции командования на информацию особистов проявилось и в Ленинградском военном округе. 15 октября 1933 г. в Латвию перелетел летчик Г. Кравец[1297]. В данном случае ответственность понесли не только кадровики Комбината гражданского воздушного флота, принявшие беглеца на летную работу без соответствующих документов и допустившие его к полетам, но и оперативные работники особого отдела ПП ЛВО, не проявившие необходимой настойчивости и не добившиеся реализации своей информации в отношении Г. Кравца.
В 1932–1933 гг. бегство военнослужащих за границу становится опасным явлением в жизни РККА. По данным польской разведки, только в эту страну в период с 1 октября 1932 по 20 июня 1933 г. перебежало 20 человек из числа рядового и командного состава РККА, а также из пограничных войск[1298].
В 1933 г. заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода подписал приказ № 00126, где говорилось об усилении работы по предотвращению бегства военнослужащих за кордон и вновь разъяснялся порядок реализации через командование материалов на эту тему[1299].
Несмотря на эти требования руководства, далеко не все оперативные сотрудники особых отделов действовали правильно и в полном контакте с командирами и политработниками. Наиболее характерным примером такого положения вещей стал случай с летчиком 209-й авиабригады ОКДВА Вахромеевым, улетевшим за границу в начале марта 1934 г. Недостатки, допущенные особистами при реализации материалов на указанного военнослужащего, стали предметом рассмотрения на нескольких заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б)[1300].
На основе представленных НКВМ и ОГПУ материалов по факту бегства Вахромеева члены Политбюро ЦК ВКП(б) 29 марта 1934 г. приняли постановление «О проверке летного состава». В нем, в частности, предусматривалось: «а) установить более строгую проверку при приеме в летные школы и при переводе в летчики; особенно усилить проверку при направлении на ДВК; б) усилить меры контроля по отношению к принимаемым из армии таким образом, чтобы проверка при приеме из армии была не менее строгой, чем при приеме через партийные комиссии; в) поручить т. Гамарнику тщательно проверить на месте дело о Вахромееве; г) поручить Оргбюро отобрать 6300 коммунистов для направления в летные школы»[1301].
Не дожидаясь окончания работы комиссии Я. Гамарника, зампред ОГПУ Г. Ягода подписал приказ № 1129 от 10 апреля 1934 г., в котором особое внимание обратил на необходимость проверки поступающих сигналов о подготовке к бегству сугубо в секретном порядке, не допуская преждевременного оглашения полученных результатов. Именно нарушение данного правила подтолкнуло Вахромеева к перелету в Китай[1302].
На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 мая 1934 г. по предложению Я. Гамарника было решено, во-первых, категорически запретить особым отделам ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без согласования с комиссаром части, а кроме того, усилить отделы, обслуживающие авиацию, проверенными работниками, снять с работы и запретить службу в особорганах начальнику отдела и уполномоченному по авиаэскадрилье. Указанное решение ОГПУ обязывалось довести до всех особых отделов специальным приказом[1303].
С момента первого рассмотрения вопроса о бегстве Вахромеева, предполагая жесткую реакцию К. Ворошилова и Я. Гамарника, ОГПУ пыталось смягчить обвинительный уклон будущего решения акцентированием того факта, что бегство военнослужащих за границу ранее рассматривалось законом как обычное дезертирство. Поэтому оперативные работники не считали необходимым действовать более осторожно и осмотрительно.
На это отреагировал лично И. Сталин. Он вынес на обсуждение членов Политбюро вопрос «О включении в законы СССР статьи, карающей за измену Родине»[1304].
Все присутствовавшие тогда на заседании, конечно же, поддержали генсека. Необходимые поручения были даны ОГПУ, Наркомюсту и Президиуму ЦИК СССР. Уже 8 июня 1934 г. опросом членов Президиума ЦИК Союза ССР было принято постановление «О дополнении положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления) статьями об измене Родине»[1305].
В статье первой устанавливалось, что «измена Родине, то есть действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу», каралась расстрелом с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на 10 лет. А если эти действия совершали военнослужащие, то никаких смягчающих обстоятельств не предусматривалось. Более того, в пункте 1–3 говорилось: «В случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, подлежат наказанию в виде лишения свободы от 5 до 10 лет с конфискацией имущества. Другие совершеннолетние родственники подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. В случае если кто-либо из военнослужащих знал о готовящейся или совершенной измене, то и их лишали свободы на 10 лет».
10 июля 1934 г. Президиум ЦИК Союза ССР направил указанное постановление во все центральные газеты для опубликования 11 июля[1306].
Здесь следует, на наш взгляд, добавить следующее: ряд ученых-юристов считает постановление ЦИК СССР об ответственности за измену Родине первым актом «большого террора»[1307]. Однако, раскрывая логику вызревания указанного постановления, мы можем утверждать, что его необычайная жесткость вполне укладывалась в тогдашние реалии и являлась попыткой решить единственную задачу: поставить законодательный барьер разраставшемуся и исключительно опасному явлению — бегству советских граждан за границу. Совсем иное значение имело другое Постановление ЦИК Союза ССР — от 1 декабря 1934 г., принятое в связи с убийством С. Кирова. Это действительно был решающий шаг к массовым необоснованным репрессиям.
Организуя работу по защите секретов, в РККА принимались серьезные превентивные меры относительно иностранных граждан или уроженцев других государств, оказавшихся на службе в Красной армии. В начале 1920-х годов данную категорию военнослужащих чекисты рассматривали с точки зрения возможной оптации, то есть принятия либо подтверждения гражданства иностранного государства, включая и возникшие после революции Эстонию, Латвию, Литву, Грузию, Армению и Азербайджан.
Конечно же, это не касалось членов большевистской партии, что особо оговаривалось в соответствующих документах. В одном из запросов ВЧК в конце 1920 г. в Полевой штаб Красной армии содержалось требование немедленно устранить от должностей, связанных с доступом к секретным делам, всех не состоящих в РКП(б) эстонцев, поляков, латышей и финнов[1308].
А таковых в центральном органе управления РККА набралось более 60 человек[1309].
Пример с получившим эстонское гражданство бывшим генералом Д. Лебедевым, работавшим до своего выезда из РСФСР на ответственных постах в Красной армии, подтверждал правильность действий органов госбезопасности. По данным иностранного отдела ВЧК, по прибытии в Таллин он был подробнейшим образом опрошен в эстонском генштабе и выдал достаточно много секретных сведений[1310].
Стремясь получить польское гражданство, на преступный путь встал и бывший генерал, начальник управления по подготовке войск Штаба РККА К. Рыльский. Он установил контакт по данному поводу с дипломатическим представительством Польши в Москве и передавал туда секретные документы. По постановлению ВЧК К. Рыльский был расстрелян за шпионаж в пользу поляков[1311].
Поскольку оптационные комиссии становились в некотором роде центром шпионажа, а условием получения иностранного гражданства зачастую являлось согласие ходатайствующих на проведение разведывательной работы, Коллегия ГПУ приняла решение реализовать имевшиеся материалы на Эстонскую контрольно-оптационную комиссию. После проведенной операции было подготовлено специальное сообщение для газет, которое 13 мая 1922 г. было направлено для опубликования в «Правду» и «Известия ВЦИК»[1312].
В тексте отмечалось, что к шпионской работе сотрудники комиссии привлекли несколько потенциальных оптантов из числа военнослужащих РККА (среди них: Грауэн — профессор Военно-морской академии; Потураев — сотрудник штаба Петроградского военного округа; Лак — помощник начальника штаба Эстонской дивизии; Лехт — бывший начальник штаба Эстонской дивизии и др.)[1313].