текущие дела, и, кажется, подобно тому, как в Новгороде, составляли род правительственного совета или боярской думы, которая предварительно обсуждала дела, долженствовавшие поступить на решение народного веча. (Благодаря этой многочисленности старых посадников, из их сыновей в Новгороде и Пскове образовался целый класс так называемых «детей посадничьих».) При отбывании повинностей старые посадники, как и прочие бояре во Пскове, по-видимому не пользовались особыми льготами и несли общественные тяжести наравне с другими гражданами. Так в 1471 г., когда по приказу Ивана III Псковичи стали готовиться к походу на Новгород, то они, по словам летописи, «начата по всем концам рубитися некрепка; а посадников и бояр великих на вече всем Псковом начата обрубати доспехи и с коньми», т. е. посадники и все бояре должны были по разверстке выставить определенное количество конников, покрытых броней («кованная рать»). Относительно военных расходов Псковское вече задействовало так строго, что даже вздумало принуждать к участию в них само духовенство. Именно, когда Иван велел Псковичам выступить в поход на Немцев, вече решило «срубить» или выставить конного воина с каждых десяти сох земли (новгородская соха обнимала такой участок, который могли в день запахать трое человек на трех лошадях); причем начали класть в разруб священников и дьяконов. Духовенство воспротивилось этому порубу с церковных земель, ссылаясь на правила Номоканона и свв. Отец. Вечники схватили двух старших священников и хотели их наказать кнутом. Между тем начали справляться в старых вечевых грамотах; для чего неоднократно сановники и дьяки «лазили на сени» (т. е. ходили в вечевой архив в Троицком соборе). Убедясь в незаконности своих требований, вече наконец усовестилось и отпустило помянутых священников, которые уже стояли раздетые в одних рубахах в ожидании наказания. Впрочем, такой грубый поступок веча относится к последнему времени Псковской самобытности (1495).
Сословие купеческое во Пскове не было так могущественно своими капиталами, как в Новгороде; но по всем признакам оно было многочисленно, достаточно, и своим влиянием на общественные дела составляло противовес сословию боярскому. Далее, рядом с боярами как более или менее крупными землевладельцами, в Псковской области встречается сословие мелких помещиков или земцев. Они получали свои участки от псковского правительства в кормлю, т. е. в пользование, за что были обязаны ратной службой; следовательно, они не были полными собственниками своих участков, а только помещиками. По-видимому, это военное сословие было расселено преимущественно по западному рубежу Псковской земли, где грозила постоянная опасность от Немцев.
Хотя в Псковской истории также встречаются военные отряды из «охочих людей», в случае нужды набиравшиеся, по-видимому, из ремесленников и вообще людей безземельных, в помощь земской «рубленой» рати; но они не вполне соответствуют дружинам новгородских невольников. Эти дружины собирались и устраивались на началах артельного товарищества: подобно артелям или ватагам рыболовов и звероловов, они отправлялись в дальние страны со своими выборными атаманами, чтобы потом разделить между собой награбленную добычу или завоеванную землю. В последнем случае они были проводниками новгородской колонизации на северо-востоке Европы. Псковские вольные дружины иногда также предпринимали походы, но не дальние, преимущественно в области соседней Ливонской Чуди, где поддерживали мелкую войну с Ливонскими Немцами; но они не имели простора ни для приобретения Пскову новых земель, ни для псковской колонизации{75}.
В заключение обзора Новгородско-Псковской истории в эпоху Татарского ига приведем известие помянутого выше европейского путешественника на восток, именно фламандского рыцаря Гильберта де Ланнуа. В 1413 году он приехал в Пруссию, а оттуда отправился в Ливонию с намерением принять участие в каком-либо походе Немцев на Литву или Русь. Но в Риге гермейстер Ливонский Фитингоф объявил ему, что в ту зиму никакого похода не будет; зато дал ему возможность съездить в Новгород и Псков. Через Венден, Волмар и Вейсенштейн Ланнуа в декабре прибыл в Нарву (у Русских Ругодив). Река Нарова служила границей между Ливонскими и Новгородскими владениями. Зима была очень холодная с глубокими снегами; а дорога до Новгорода представляла пустынную равнину, наполненную лесами, реками и озерами, и путешественник проехал ее, закутанный в свою шубу, не видав никакого жилья. Новгород произвел на него впечатление весьма обширного города; но укрепления его были довольно слабы, за исключением нескольких каменных башен. Ланнуа провел здесь девять дней, посетил епископа, посадника и тысяцкого. Владыка посылал ему ежедневно свежие припасы; а посадник и тысяцкий приглашали на обед; причем кушанья показались ему очень странными и нигде им дотоле невиданными. Епископ «как бы государь» живет в замке на реке, где собор св. Софии; тысяцкого и посадника Ланнуа называет герцогом и бургграфом. Монета новгородская, по его словам, состоит в слитках серебра весом около одиннадцати унций, без штемпеля; золотой монеты не чеканят, а мелкой служат беличьи мордки. «Женщины распускают две косы на спине, а мужчины носят одну косу». Но вообще заметки рыцаря о Новгороде скудны содержанием и не отличаются наблюдательностью. Причем, он впадает в преувеличения и даже явные несообразности. Например: «есть много больших господ, которых называют боярами, есть и простые граждане, у которых земли до 200 миль в длину, дивно богатые и сильные». Бояре Великого Новгорода будто бы могут выставить до 40 000 коней, а пеших без счету. «Новгородцы по закону своему продают и покупают на рынке друг у друга жен за один или два слитка серебра, по уговору кто даст запросную цену». Последнее известие, очевидно, ложное и ни с чем несообразное. Или кто либо из Немцев, торговавших в Новгороде, подшутил над рыцарем, или он не понял то, что ему рассказывали о продаже холопов, а может быть, и о неестественных случаях, происходивших иногда во время страшного голода, когда по известию самих русских летописей мужья (конечно, черные люди) закладывали или продавали жен, отцы детей.
Из Новгорода Ланнуа под видом купца проехал в Псков; расстояние между ними 30 миль и дорога шла большими лесами. О Пскове он сообщает еще менее, чем о Новгороде; по-видимому, он даже не был в Псковском кремле, куда, по его словам, «не пускалась никакая франко-христианская душа под опасением смертной казни». Очевидно, Псковичи, в виду постоянной опасности от Ливонских Немцев, подозрительно относились к иноземным купцам и не всегда дозволяли им посещать внутренность своего детинца. «Русские этого города носят длинные волосы, расстилающиеся по плечам, а женщины круглую диадему на задней части головы, подобно как на изображениях святых». Из Новгорода Ланнуа на санях отправился по реке Великой и озеру Пейпус обратно в Ливонию.
Беглую заметку путешественника о том, как Новгородцы и Псковичи носили волосы, подтверждает отчасти одна икона XV века, находящаяся в