До вечера Вера размышляла над тем, что узнала. Еще через день осмелилась во время латинских занятий спросить Левонтия Макаровича. Левонтий Макарович так же, не чинясь, охотно рассказал, что Печинога – прекрасный инженер, но из-за дурной наследственности и перенесенных в детстве несчастий совершенно не может общаться с людьми, не понимает их и вызывает к себе инстинктивную неприязнь своей непохожестью на кого бы то ни было. В основе этой неприязни лежат те же механизмы, которые заставляют обычных галок бить и изгонять из своей стаи галку-альбиноса. Понятно, что малопривлекательная внешность Печиноги и его необычные привычки только усугубляют ситуацию.
После этого разговора Вера думала еще. Удивительно, но ей самой внешность инженера казалась вполне заурядной. Впечатляли разве что его рост и размеры, но Вера, сама будучи весьма крупной, очень больших мужчин находила скорее привлекательными, чем наоборот. Так же обстояло дело и со всеми остальными особенностями Печиноги. Но… Если весь город и прииск их видит, то почему не видит она, Вера? Не потому ли, что и сама, в свою очередь, является среди людей белой галкой, о печальной судьбе которых рассказывал Златовратский?
Между тем Печинога продолжал исправно посещать репетиции. Не раз и не два Вера ловила на себе его взгляд, исполненный какого-то непонятного чувства. Она вовсе не была наивной или неопытной девушкой, но прочесть значения этих взглядов так и не сумела. Пару раз инженер помог женщинам переставить мебель, ограничиваясь при общении словами: «Сюда», «направо», «взяли» и т. д.
О происшествии с «волками» они не разу не говорили.
Однажды она поймала себя на том, что, приходя в собрание по просьбе Софи или Леокардии Власьевны, шарит взглядом по темным углам, высматривая знакомую, чуть сутуловатую фигуру.
Другой раз они столкнулись в сумраке сеней. Печинога был неколебим, как утес, и Вера просто стукнулась об него плечом. Он поддержал ее, чтоб она не упала, и улыбнулся или оскалился так, что она успела увидеть блеснувшие в темноте зубы.
– Как там Филимон? – спросила она.
– Спасибо, хорошо, – ответил он. – Кушает отменно. Не скучает.
К концу февраля начались метели. Выть и крутить начинало к ночи, как раз к тому часу, когда расходились или разъезжались из собрания.
Светлана ушла раньше. Аниска вместе с Игнатием в санях дожидалась барышню. Софи беседовала со Златовратским о тонкостях роли генерала, знакомым уж взмахом руки показала Вере: иди!
Закутавшись в полушалок, подняв ворот и отворачивая лицо от колючего ветра, Вера вышла на улицу. Кругом было темно, только в причете Покровской церкви теплился одинокий, видимо, лампадный огонек.
Внезапно сквозь свист ветра всхрапнула лошадь, а от черных саней шагнула к Вере огромная фигура.
Несколько мгновений они стояли друг против друга, словно меряясь чем-то, а потом, так и не сказав ни слова, пошли к саням.
Ночь была холодная, бурная. Ветер силился разогнать тучи, и над полянами то и дело тревожно вставал и снова пропадал бледный свет. Кругом шумно чернел лес. Ветер, еще ледяной, северный, свирепствовал, верхушки старых лиственниц слитно ревели. Сани, казалось, стояли на месте, а кусты по бокам дороги остро шумели и как будто убегали назад. Небо словно вымазано было чем-то белесым. По небольшому лунному пятну в огромном радужном кольце быстро неслись с севера темные и странные облака.
Дом был тих и темен, и казался несуразно большим и холодным. Но печь была протоплена и еще тлела синеватыми бегучими огоньками. Они долго стояли, словно не решаясь сказать себе, что путь окончен, и в темноте смотрели на эти угли, на их малиновые, хрупко-прозрачные горки, кое-где уже меркнувшие под сиреневым тонким налетом, а кое-где еще горевшие сине-зеленым эфиром. Потом инженер подбросил в печь сперва хворосту, а после пару аккуратных полешков, и она сразу загудела и запылала с каким-то яростным жаром, как будто спорящим с тем злым ветром, который сумрачно налетал на дом и потрясал окна.
Почти одинаковым, словно в зеркале увиденным движением они сбросили шубы. Баньши бесшумно подошла из сеней, обнюхала обоих и села поодаль, щуря косоватые глаза, светящиеся желтым огнем.
– Что ж теперь? – спросил Печинога, опустив тяжелые, толстые в запястьях руки.
Вера растерялась, потому что никак не готова была к такому вопросу. Всю дорогу, молча проезжая сквозь ночь, она готовилась совершенно к другому обороту дела.
Нынче же происходило что-то, чего Вера никак не могла понять.
– Матвей Александрович, – нерешительно начала она. – Я, наверное, должна вам сказать…
– Подожди! – он прервал ее не словом, но движением руки, столь очевидно мучительным, словно оно было последним движением умирающего в корчах человека. – Это я должен тебе сказать. Может, ты после и не захочешь… не захочешь со мной дело иметь… Я тогда, как прошлый раз, в зимовье уйду. А утром отвезу тебя домой, в Егорьевск…
– Зачем же, Матвей Александрович? Я не понимаю…
– Затем, что ты должна знать… Мне тридцать пять лет. Я… я до сего дня с женщинами… в общем, ты понимаешь… Решай сама.
– Го-осподи! – ахнула Вера, прижав ладони к мгновенно загоревшимся щекам.
Да он девственник! Это было невероятно, но Вера поверила сразу, без мига сомнений. И это разом ломало все, сбивало все ее планы и ожидания. Скручивало все происходящее в дикий перепутанный клубок, из которого не видно кончика. Что же все это значит? И как поступить?
Инженер, не опуская глаз, смотрел на нее. Лицо его оставалось почти спокойным, только на левом виске бешено билась какая-то жилка.
Под этим взглядом куда-то исчез, испарился весь Верин опыт, сноровка, полученная в обращении с мужчинами. С удивлением и испугом Вера ощутила себя абсолютно беспомощной.
– Не надо в зимовье, Матвей Александрович, – почти жалобно сказала она.
Инженер молча кивнул, смотрел, ожидая.
До сей минуты Вере казалось, что самые ужасные, неловкие мгновения ее жизни уже позади. Вот только еще помереть осталось… По всей видимости, она опять недооценила изощренную прихотливость мироустройства.
– Коли так… Раздеться надо, Матвей Александрович…
– Раздеться?!! – лицо инженера перекосилось настолько нездешней тревогой и ужасом, что Вера, торопясь, еще раз прокрутила не угасший в памяти след: то ли она сказала? Или что-то другое, страшное?
Вроде бы то. Но чего же он тогда испугался?! И как быть дальше?
– Тогда я?.. – не дожидаясь ответа, Вера размотала полушалок, расстегнула и сняла кофту, потом юбку, осталась в длинной белой рубахе с грубой мережкой-паутинкой по вороту.