– Ну вот, я так и знала, что вы меня простите. Вы ж не злая, Мари, это сразу видно. А былички мы с вами нынче же вечером все посмотрим, и, если вы позволите, я, что понравится, себе перепишу. И у меня еще мысль есть… я ее сейчас забыла, но вечером сосредоточусь и вспомню непременно… Я помню, она неглупая была, и я еще подумала: вот, Мари надо сказать, узнать, как она считает… А теперь, когда со всем покончено, пойдемте в разливы, пойдемте… Нынче суббота…Меня там все уже ждут…
В разливы?.. Машенька вздрогнула. Зачем ей туда, что она там?! Ах, Господи. Сколько можно дергаться. Там – каток, добрые люди на коньках катаются, с ее вот, Софьиной, легкой руки!
А крещенская прорубь давно льдом заросла.
– Софи! Подумайте сами, что ж мне на катке?
– Это что вы хромаете, что ли? Ну и что ж с того? Это как раз хорошо, будете учиться равновесие держать, для наших с вами занятий полезно…
Как же у нее все просто! Но, может быть, она и права? Не стоит заранее городить препятствий, и какое-то можно миновать, не заметив? Ведь она, почти ребенок, проехала как-то всю страну, пережила сколько-то (сколько?) жестоких потерь, устроилась здесь, в совершенно незнакомом ей месте и радостно взбудоражила почти целый городок… Но ведь не всем же отпущена такая легкость… И такое жестокосердное равнодушие к собственным и чужим переживаниям!
– Господь с вами, Софи! Я – на коньках! Да я же шлепнусь сразу и встать не смогу.
– Подумаешь, шлепнетесь! Все падают по сто раз. А уж кому поднять-то, найдется. Там нынче кавалеров, как собак нерезаных. Зла не хватает. Эти парни молодые из рабочих не столько катаются, сколько глазеют, гогочут, свистят… («Вот это как раз то, чего мне не хватало для полного счастья!» – саркастически подумала Машенька.) Они в основном все на Фаню, конечно, глядят, но и другим достается… Николаша намедни самому наглому врезал, так они утихли чуть-чуть… В общем, подымут, отряхнут и на место поставят. Так что не тушуйтесь, Мари, и побежали! Коньки я вам на сегодня у кого-нибудь, так и быть, выпрошу, или вот свои дам. Вы на тех, самоделках, и правда еще больше ногу свернете. А после, если пойдет, купите, у вас же свои деньги, небось, есть…
«Побежали!» – Машенька едва загнала внутрь готовые выступить злые слезы. Еще никто никогда не осмеливался тормошить ее так бесцеремонно, как эта бесшабашная петербургская девочка. Никто, кроме докторов, не говорил с ней открыто о ее хромоте. Да и те предпочитали говорить с отцом… Вот если бы отец был здесь… Что тогда? Попросила бы убежища, защиты от шестнадцатилетней девчонки? Ах, батюшка, она меня жалеть за мою хромоногость не хочет, и считаться с этим – тоже… Вот глупость-то! Да она никого не жалеет, даже, между прочим, себя. И что теперь?
Вот если б тут был Митя… Что бы он сказал? Господи, да ничего бы не говорил, просто взял бы за руку: пошли! – и она бы пошла. Ох, да кабы точно знать, что он – ее, ее бы за руку взял, а не эту девочку!..
– Мари, да бросьте вы думать о своих страданиях!
Машенька едва не подпрыгнула в кресле от неожиданности.
– Нет, нет, нет! Я не умею мысли читать, даже на картах гадать не умею. У вас просто все на лице по-русски написано. Бросьте! Пошли лучше на разливы!
– Но я с утра не ела еще…
– Я тоже не ела… Но это хорошая мысль! Вы не будете гнать меня прямо сейчас? Тогда накормите меня завтраком, Мари. Я крепкий чай люблю, как мужчины. И хлеб с медом и маслом. Только у вас в Сибири ржаного нет почти. Но пшеничный тоже хорош…
Идти до Разливов для Машеньки нынче показалось далеко. Игнатий запряг Орлика в легкие санки, положил свежей соломы, кинул меховую полость.
– Шикарно! – обрадовалась Софи. – С ветерком домчим. И прямо – на лед!
Уже съезжали со двора, когда с крыльца окликнула Марфа Парфеновна:
– Куда собрались-то?
– Покатаемся, тетенька, немного, – ответила Машенька, пнула Софи локтем в бок и втянула голову в плечи. – По тракту и назад.
– Ну ладно, – кивнула Марфа. – Денек-то и вправду хорош. Истинно Божий день… А вот возьми-ка, Софья, подарок… – Марфа сковыляла с крыльца, протянула девушкам небольшой туесок.
– Спасибо, – растерялась Софи и тут же любопытно сунула нос под крышку. – А что там?
– Клюква мороженая, – Марфа широко ухмыльнулась, обнажив все три сохранившихся спереди зуба. – Тебе кисленького хотелось, для большей-то радости…
– Ой! – взвизгнула Софи. – Я и подумать не могла! А вы-то как точно угадали! – она с размаху кинула в рот крупную твердую ягоду. – Вкуснотища! Прямо по-настоящему тает во рту, без всяких переносных смыслов. Спасибо, Марфа Парфеновна! А может, вы с нами поедете, на Разли… тьфу!.. На тракт кататься? На Божий мир в его красе неописанной поглядеть? А?
– Откаталась свое, – снова усмехнулась Марфа. – Хозяйство у меня, пригляда требует. А что позвала старуху – за то благодарю. Человек, он пусть и вовсе сморчок, а ведь красоту-то Божью завсегда видит… Езжайте, ваше дело молодое… Игнатий, пошел!
– Зачем вы ее звали, Софи? – прошипела Машенька. – А если б она поехала, что тогда? По тракту за возами кататься?
– Не, – равнодушно отмахнулась Софи. – Не поехала б она ни в жизнь. На что ей? Я знаю. А звала, чтоб уважение показать. Вы ж видели, ей приятно. Это политес называется. Петербургских барышень ему учат, как вот я вас – ходить. Теперь другое слово есть, модное – психология, от «псюхе» – душа. Но я думаю, что никакого «псюхе» тут нету. Один сплошной расчет.
«Как же она цинична! – в который уже раз подумала Машенька. – Но поразительно, что тетенька-то и вправду довольна. И вот клюкву ей принесла, и туесок не пожалела… Как это понять?»
На катке было шумно и многолюдно. Откуда в Егорьевске, да еще зимой, столько народу? Да еще молодого, веселого, с румяными щеками и красными, защипанными морозом носами…
Поодаль, на берегу, стояло несколько санок, розвальней и волокуш.
Роза с Хаймешкой, обе одинаково толстые от накрученных одежек, подпрыгивали вокруг запорошенных снегом столов и бодро торговали какой-то снедью. Позади них горел костер, который, сидя на корточках, невозмутимо поддерживал плосколицый инородец, кажется, один из бесчисленных племянников Алеши. Двое совсем маленьких мальчиков в полушубках на вырост таскали хворост для костра и все время что-то жевали.
От многолюдства и пересечения взглядов Машеньку сразу же замутило, захотелось немедленно вернуться домой, нырнуть в свой зеленый, на манер подводного царства, уют.
Софи же весело оборачивалась, перебрасывалась с кем-то (Маша порой даже не успевала уследить, с кем) шутками, подначками, приветствиями. Тут же вокруг девушек образовалась группа верных рыцарей Софи – Илья с неразличимыми Минькой и Павкой, Николаша с примкнувшим к нему Петей, как всегда сумрачный и чем-то недовольный Коронин. Илья кинул овчину на снежную скамейку, Минька подал стакан с горячим чаем, Николаша, смеясь, рассказывал о чьих-то ледовых подвигах, случившихся во время отсутствия Софи.