Любопытных собралось так много, что повозка была вынуждена поминутно останавливаться и продолжала движение лишь после того, как страже удавалось расчистить путь, беспрестанно перегораживаемый людским потоком, перед которым не в силах была устоять слабая цепь солдат.
На паперти солдатам удалось расчистить от зевак небольшое место.
— Вы должны выйти и покаяться, сударь, — приказал заплечных дел мастер осужденному.
Фавра молча подчинился.
Священник вышел первым, за ним — осужденный, потом — палач, не выпускавший веревку из рук.
Руки маркиза были связаны в запястьях, что не мешало ему шевелить пальцами.
В правую руку ему вложили факел, в левую — приговор.
Осужденный взошел на паперть и встал на колени.
В первом ряду обступившей его толпы он узнал все того же ярмарочного силача и его товарищей, которых он видел, выходя из Шатле.
Казалось, такое упорство его тронуло, но ни один звук так и не сорвался с его губ.
Секретарь трибунала Шатле уже ждал маркиза.
— Читайте, сударь! — приказал он ему в полный голос.
Затем он прибавил едва слышно:
— Господин маркиз! Знаете ли вы, что если вы захотите спастись, вам достаточно шепнуть одно слово?
Осужденный оставил его вопрос без ответа и начал читать приговор.
Он читал громко, и ничто не выдавало ни малейшего волнения; когда он дочитал до конца, он обратился к окружавшей его толпе:
— Скоро я предстану перед Господом. Я прощаю тем, кто вопреки своей совести меня обвинил в преступных замыслах. Я любил своего короля и умру, сохранив верность этому чувству. Своей смертью я подаю пример, которому, надеюсь, последуют благородные сердца. Народ громко требует моей смерти, ему нужна жертва. Да будет так! Я предпочитаю, чтобы роковой выбор пал на меня, нежели на какого-нибудь слабовольного человека, которого незаслуженная казнь повергла бы в отчаяние. Итак, раз мне не суждено ничего другого, как то, что свершилось, продолжим наш путь, господа.
И они двинулись дальше.
От паперти Собора Парижской Богоматери до Гревской площади путь недалек, однако повозка с осужденным добиралась туда добрый час.
Когда приехали на площадь, Фавра спросил:
— Нельзя ли мне, господа, зайти на несколько минут в Ратушу?
— Вы хотите сделать признания, сын мой? — полюбопытствовал священник.
— Нет, святой отец. Я хотел бы продиктовать завещание. Я слышал, что осужденному, захваченному врасплох, никогда не отказывали в этой милости.
И повозка, вместо того чтобы покатить прямехонько к виселице, завернула к городской Ратуше.
В толпе послышались крики.
— Он будет делать разоблачения! Он будет делать разоблачения! — неслось со всех сторон.
При этих словах какой-то красивый молодой человек, напоминавший черной одеждой аббата и стоявший на каменной тумбе на углу набережной Пелетье, сильно побледнел.
— О, можете ничего не бояться, граф Луи, — послышался неподалеку от него насмешливый голос, — осужденный не скажет ни слова о том, что произошло на Королевской площади.
Одетый в черное молодой человек живо обернулся и увидел, что это говорил какой-то ярмарочный силач, однако он никак не мог рассмотреть его лица, потому что как только тот договорил, он надвинул на глаза широкополую шляпу.
Впрочем, если у красивого молодого человека и оставались сомнения, они скоро рассеялись.
Взойдя на крыльцо Ратуши, Фавра жестом дал понять, что желает говорить.
В то же мгновение крики стихли, словно порыв ветра, пронесшийся в это время, унес с собой все звуки.
— Господа! — молвил Фавра. — Я слышу, как все вокруг меня повторяют одно и то же: будто я поднялся на ступени городской Ратуши затем, чтобы сделать разоблачения. Это не так. И ежели бы среди вас оказался, что вполне возможно, такой человек, которому есть чего опасаться в случае разоблачений, пусть он успокоится: я иду в Ратушу, чтобы продиктовать завещание.
И он уверенно шагнул под мрачные своды Ратуши, поднялся по лестнице, вошел в комнату, куда обыкновенно заводили осужденных и потому носившую название комнаты разоблачений.
Там его ожидали трое одетых в черное господ; среди них маркиз де Фавра узнал секретаря суда, обратившегося к нему на паперти Собора Парижской Богоматери.
У осужденного были связаны руки, и потому он не мог писать сам: он стал диктовать завещание.
В свое время много толков вызвало завещание Людовика XVI, как и завещание любого короля. У нас перед глазами завещание маркиза де Фавра, и единственное, что мы можем посоветовать нашим читателям: «Прочтите и сравните».
Продиктовав завещание, маркиз де Фавра попросил, чтобы ему дали его прочитать и подписать.
Ему развязали руки. Он прочел завещание, исправил три допущенные секретарем орфографические ошибки и подписал в конце каждой страницы: «Май де Фавра».
Засим он протянул руки, с тем чтобы ему снова их связали, что сейчас же и сделал палач, ни на шаг не отступавший от осужденного.
Составление завещания заняло более двух часов. Ожидавший с самого утра народ стал терять терпение: многие пришли не позавтракав, рассчитывая пообедать после казни, и теперь сильно проголодались.
В ропоте толпы слышались угрозы, уже не в первый раз звучавшие на этой площади: те же слова раздавались здесь в день убийства де Лоне, а также в то время, когда повесили Фулона и выпустили кишки Бертье.
Да кроме того простой люд стал подумывать о том, что Фавра помогли бежать через какую-нибудь потайную дверь.
В этой обстановке кое-кто уже предлагал повесить офицеров муниципальной гвардии вместо Фавра и разнести Ратушу по камням.
К счастью, около девяти часов вечера осужденный вновь появился на пороге. Солдатам в оцеплении раздали факелы; во всех выходивших на площадь окнах зажгли свет. Только виселица тонула в таинственной и пугающей темноте.
Появление осужденного было встречено дружными криками; в пятидесятитысячной толпе, заполнившей площадь, произошло движение.
На сей раз было совершенно ясно, что он не только не сбежал, но и не сбежит.
Фавра огляделся.
На губах его мелькнула характерная для него усмешка, и он пробормотал, обращаясь к самому себе:
— Ни одной кареты! Ах, до чего забывчива знать! К графу де Горну она была расположена больше, чем ко мне.
— Это потому, что граф де Горн был убийцей, а вы — мученик! — ответил ему чей-то голос.
Фавра обернулся и узнал ярмарочного силача, которого он уже дважды встречал на своем пути.
— Прощайте, сударь, — сказал ему Фавра, — надеюсь, что при случае вы дадите свидетельские показания в мою пользу.
Решительно спустившись по ступеням, он направился к эшафоту.