— Так если бы вам, граф, была оказана честь стать советником короля, — вскричала королева, — вы не советовали бы ему проявлять слабости, которые обращают потом в оружие против него самого, которые... о да, будем откровенны... которые его бесчестят?!
— Если бы я имел честь и возможность давать советы его величеству, — отвечал Мирабо, — я стал бы защитником монархической власти, определенной законом, и апостолом свободы, гарантированной монархической властью. У этой свободы, ваше величество, есть три врага: духовенство, знать и парламенты. Религия ушла в прошлое, ее убило предложение господина де Талейрана. Знать существовала и будет существовать всегда; по моему мнению, с ней необходимо считаться, потому что без знати нет и монархии, однако ее нужно сдерживать, а это возможно лишь в том случае, если народ и королевская власть заключат союз. Но королевская власть никогда не пойдет на это по доброй воле, пока существуют парламенты, потому что в чих — губительная надежда короля и знати на то, что все вернется на круги своя. Итак, путем уничтожения власти Духовенства и роспуска парламентов оживить исполнительную власть, возродить королевскую власть и помирить ее со свободой — вот в чем заключается моя политика. Ее-! ли король со мной согласен, пусть он примет такую политику, если он придерживается другого мнения, он ее отвергнет.
— Граф! Граф! — молвила королева, потрясенная могучей силой ума своего собеседника, одним взглядом охватившего разом и прошлое, и настоящее, и будущее. — Я не знаю, совпадают ли политические взгляды короля с вашими. Но я точно знаю, что если бы я имела какую-нибудь власть, я приняла бы ваши предложения. Каким же, по вашему мнению, способом можно достичь этой цели? Я готова выслушать вас, я не скажу с вниманием, но не без интереса, я бы даже сказала — с благодарностью.
Мирабо бросил на королеву быстрый взгляд, словно пытаясь проникнуть в самую глубину ее души, и увидел, что если ему и не удалось окончательно ее убедить, то по крайней мере его идеи увлекли ее величество.
Эта победа над женщиной, занимавшей столь высокое положение, как Мария-Антуанетта, льстила самолюбию тщеславного Мирабо.
— Ваше величество! — молвил он. — Мы потеряли или почти потеряли Париж; но в провинции еще остались огромные толпы приверженцев, которых мы можем собрать в кулак. Вот почему я считаю, что король должен уехать из Парижа, но не из Франции. Пусть его величество отправляется в Руан в самое сердце армии, а там издаст указы более популярные, нежели декреты Национального собрания; и тогда кончится гражданская война, потому что король окажется большим революционером, чем сама Революция.
— А эта революция, будь она впереди нас или окажись она у нас в хвосте, — неужели она вас не пугает? — спросила королева.
— Увы, ваше величество, мне кажется, я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что с ней нужно поделиться, бросить ей кость. И я уже говорил королеве: это выше человеческих сил, пытаться восстановить на прежнем троне монархию, сметенную этой самой революцией. Во Франции этой революции содействовали все, от короля до последнего из подданных, либо в мыслях, либо действием, либо умолчанием. Я намерен встать на защиту не прежней монархии, ваше величество, я мечтаю, усовершенствовать, возродить, наконец, установить форму правления, в той или иной мере сходную с той, что привела Англию к aiiгею славы и могущества. После того, как король, судя по тому, что мне рассказывал господин Жильбер, представил себя в тюрьме и на эшафоте на месте Карла Первого, его величество король наверное довольствовался бы троном Вильгельма Третьего или Георга Первого, не правда ли?
— Ах, граф! — вскричала королева; слова Мирабо заставили ее содрогнуться от ужаса: она вспомнила о видении в замке Таверне и о наброске машины смерти, изобретенной доктором Гильотеном. — Граф! Верните нам эту монархию, и вы увидите, останемся ли мы неблагодарными, в чем нас обвиняют недруги.
— Ну что же! — воскликнул Мирабо. — Я так и сделаю, ваше величество! Пусть меня поддержит король, пусть меня поощрит королева, и я даю вам слово дворянина, что сдержу данное вашему величеству обещание иди умру, исполняя его!
— Граф, граф! Не забывайте, что вашу клятву слышит не просто женщина: за моей спиной — пятивековая династия! — заметила Мария-Антуанетта. — За мною — семьдесят французских королей от Фарамона до Людовика Пятнадцатого, спящих в своих гробницах. Они будут свергнуты с престола вместе с нами, если наш трон падет!
— Я сознаю всю меру ответственности за принимаемое мною на себя обязательство, оно велико, я это знаю, ваше величество, однако оно не больше, чем моя воля, и не сильнее, нежели моя преданность. Будучи уверен в добром отношении ко мне моей королевы и в доверии моего короля, я готов взяться за это дело!
— Ежели вопрос только в этом, господин де Мирабо, я вам ручаюсь и за себя и за короля.
И она кивнула Мирабо с улыбкой сирены на устах, которая помогла ей завоевать столько сердец.
Мирабо понял, что аудиенция окончена.
Гордыня политика была удовлетворена, однако жажда его мужского тщеславия оставалась неутоленной.
— Ваше величество! — обратился он к королеве с почтительной галантностью.
— Когда ваша венценосная мать, императрица Мария-Терезия, оказывала кому-нибудь из своих подданных честь личной с ней встречи, она никогда не отпускала его, не позволив припасть губами к своей руке.
И он замер в ожидании.
Королева взглянула на прирученного льва, который словно просил разрешения улечься у ее ног. С торжествующей улыбкой на устах она неторопливо протянула свою прекрасную руку, холодную, как мрамор.
Мирабо поклонился, поцеловал ей руку и, подняв голову, с гордостью произнес:
— Ваше величество! Этот поцелуй спасет монархию!
Он вышел в радостном волнении: несчастный гений и сам поверил в исполнимость своего пророчества.
Глава 19. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ФЕРМУ
В то время как Мария-Антуанетта открывает надежде свое израненное сердце и, забыв на время о страданиях женщины, занимается спасением королевы; в то время как Мирабо, подобно герою Алкиду, надеется удержать в одиночку готовый вот-вот обрушиться монархический небосвод, угрожающий раздавить его в своем падении, мы предлагаем утомленному политикой читателю возвратиться к более скромным действующим лицам и менее известным местам.
Мы видели, что опасения, закравшиеся в душу Бийо не без участия Питу еще во время второго путешествия Лафайета из Арамона в столицу, заставили фермера поспешить на ферму или, вернее, заставили отца поторопиться на встречу с дочерью.