Читать интересную книгу Костер - Константин Федин

Когда она, собрав платье в кольцо, вскинула его на себя и ее руки пробирались рукавами над вынырнувшей из кольца головой, в комнату вошел Кирилл.

— Доктор спешит, Аночка.

Она обтягивала себя платьем, он смотрел на нее. Платье было то самое, — оливковое, которое ему нравилось, и он знал, что его любит жена, им восхищалась Надя.

— Вот ты и настоящая, — сказал он медленнее, чем обычно.

— Правда? — осчастливленно изумилась она и чуть не игриво показала на щеку: — Если бы не это!.. Ты сказал Егору Павлычу?

— О докторе? Лучше бы ты.

— Да, ты прав.

Она пошла легко, тою поспешной, заинтересованной походкой, которой умелая хозяйка выходит к гостю, заставив его дожидаться. Врач уже знал, что заболевший был ранен. Знал, что у него жар. Оставалось предупредить больного. Врач стоял, ждал, чтобы его пригласили к постели.

Тут легкость изменила Анне Тихоновне. Не исчезла, нет, но осталась только снаружи, как в неосвоенной роли — движения верны, а веры нет. Постучала, позвала, приоткрыла дверь и еще позвала, заглядывая в комнату. Цветухин спал на диване. Не входя, она потянула за собой Кирилла — он стоял близко позади. Они вместе шагнули вперед.

— Егор Павлыч!

Цветухин открыл глаза, тяжело повел ими вокруг.

— Лежите, лежите! Мы, Егор Павлыч… Мы решили показать вас доктору.

Он помолчал немного. Вздохнул.

— Что ж, милая мамка… Дитя послушно.

Все трое постарались улыбнуться. Задачи как не было. Врач вошел, поклонился, вычеканил свое бодрое «здравствуйте», и Аночка с Кириллом очень тихо удалились.

Новый акт начинался с этой тишины. Они сидели за столом, прислушиваясь. Ни звука не раздавалось в цветухинской комнате, а через открытую дверь спальни доносилось с мерными интервалами воробьиное «чик-чик-чик», точно капля падала в стоячую воду.

— Как ты находишь Цветухина? Изменился очень? (Чик-чик…)

— Изменился? Плохо вспоминаю его. Не с чем сравнить.

— Конечно. Но вообще?

— Вообще?

— Да.

— Вообще довольно стар.

— Что ты! — мигом возразила Аночка. — Он заболел, это ясно. А так, если б ты видел… он просто неугомонно молодой!

Они надолго смолкли. Потом поднялись, услышав, как за дверью двинули стулом. Неторопливо вышел врач, сел к столу, поглядел на дверь в спальню (воробей словно опрокинул капельницу, зачирикал что есть духу и, наверно, умчался от окна).

— Мы одни, — перехватывая взгляд врача, сказал Кирилл, и Аночка, усаживаясь, поддакнула ему головой.

— Мы слушаем вас, доктор.

Он заговорил. Остановки были длиннее отрывистых, рассудительных фраз. Он будто складывал про себя вывод, а вслух только подсчитывал предпосылки. Да, налицо воспалительный процесс… Травма, видимо, была незначительна… Занесена ли инфекция?.. Исключить нельзя, но… Скорее, все дело в перевязке… Последний раз перевязывали вчера?.. Чрезмерное давление на ткани… Воспаление интенсивно… Барьер его совершенно отчетлив… Если, однако, все-таки токсины…

Вдруг Анна Тихоновна подалась к нему. Он ближе увидел ее лицо, перестал рассуждать.

— Вы опасаетесь… гангрены? — спросила она едва слышно.

— Я ничего не сказал об опасениях, — ответил он холодновато. — Каковы бы опасения ни были, нужны предупреждающие меры…

— Против?.. — не утерпела Анна Тихоновна.

— Сейчас не столько против, сколько за… за облегчение борьбы, которую уже ведет организм. Против чего — покажут анализы… Меры будут пока следующие. Во-первых…

— Кирилл, пожалуйста, бумажку и карандаш.

Она наклонилась над столом, нацелилась глазами на доктора, карандашом — в страничку блокнота. После же первого продиктованного пункта ни разу не подняла взгляда. Сидела пристальная, строгая, дожидаясь, когда последует докторское «во-вторых», «в-четвертых» и до конца — «в-седьмых».

Проводила она доктора очень обязательно, но Кирилл видел ее возбуждение.

— Сухарь! — досадливо пожаловалась она.

— Один из лучших у нас докторов.

— Даже не поставил диагноза!

— Отличный диагност. Здравотдел посылает его на самые ответственные консультации.

— Ты, кажется, правая рука и у докторов?

— Пока ждут от меня госпиталей — само собой. В неожиданном порыве Аночка обняла его.

— Мы вылечим его, Кирилл! Вылечим, да?

Улыбка, с какой она близко смотрела ему в глаза, была тревожной — он хорошо знал это чуть заметное вздрагивание тонких Аночкиных ноздрей.

— Разумеется, вылечим, — сказал он убежденно. — Что там написал эскулап? Давай я схожу в аптеку.

Она пересчитала — для верности — лекарства на двух узеньких рецептах и так же быстро, как ушел Кирилл, принялась за работу первого, странного дня, встретившего ее угрозой, едва она переступила порог дома.

У нее самой вылетело испугавшее слово «гангрена» и возвращалось, как она его ни гнала, — за хлопотами в кухне (диета, прежде всего диета!), за отборкой белья (не так-то просто: Егор Павлович высокий, Кирилл, можно сказать низенький). Потом наступило труднейшее. Надо было входить к больному. Входить каждый раз веселой, чтобы не заронить подозрения, будто существует какая-то опасность (доктор умолчанием только подтвердил, что она несомненна). И Аночке удавалось быть приветливо уравновешенной, хотя, перед тем как войти к Цветухину, ей приходило на ум, что выход на сцену куда менее страшен, и она проделывала сначала небольшое упражнение, чтобы снять неестественность, и проверяла себя у зеркала. Но гораздо больше упражнений ей помогало спокойствие, которое вносили с собой являвшиеся лаборантка, медсестра, — с ними Аночка становилась чем-то вроде необычно деятельной больничной нянечки.

И вот вечером вновь прибыл врач. Во время дневного визита он не обмолвился, когда придет, и внезапность его появления была всполохом всех чувств Анны Тихоновны. Несмотря на его заверение, что выполненные анализы не показали ничего плохого, страх перед самым плохим не улегся. Она то присаживалась, то ходила, то замирала у цветухинской комнаты. Выискивая утешения, она уговаривала себя, что ошиблась в докторе — он вовсе не сухарь, каким ей показался, и как раз отзывчивость привела его опять к больному. Но утешение тотчас отвергалось: кто же не знает, что и заурядный врач никогда не позабудет своего долга обнадеживать, успокаивать больных. Недаром он все не выходит и не выходит от Цветухина… Она снова принималась бродить, не зная, куда девать отяжелевшие руки, не в силах остановить подергивания холодных пальцев.

Она оказалась у телефона, когда он зазвонил. Сняв трубку, Аночка побоялась поднести ее к уху: что, если вызывают доктора? Что, если ему сообщат, что новый анализ обнаружил нечто непоправимо страшное? Позвать ли к телефону Кирилла? Она позвала его и все-таки поднесла трубку к уху — там слышался настойчивый голос.

И вдруг у нее сжалось горло. Тепло хлынуло острым приливом к голове. Это был первый беззвучный момент ее ответа на-то единственное в мире слово, которое извечно творит на земле чудеса.

— Мама! — услышала Аночка.

Уже когда она собрала силы и начала говорить, Кирилл подошел к ней сзади и поцеловал ее коротко остриженную, мягко-волосую голову, всегда казавшуюся ему необыкновенно красивой.

2

Первые часы после приезда Нади домой ни ей, ни матери не пришло бы на ум спросить себя: кто из них счастливее? Они не считали, сколько раз подступили слезы, и повторились вопросы, и забылись, а потом вспомнились второпях прерванные рассказы. Любящие не ведут счет своей любви.

Все казалось Наде исключительным. Ни с чем в прошлом нельзя было сравнить то, что происходило в доме теперь. И не потому ли она непрерывно сравнивает происходящее с ушедшим?

Наверно, так. Вчера и сегодня должны бы жить в мыслях порознь — так они не похожи одно на другое. Но они живут вместе. Как двойня.

Прежде Надя не слышала от мамы имени Цветухина. Теперь мама назвала его своим давним другом. Он был ее первым учителем на сцене, сказала она. Бывало, бабушка рассказывала Наде о молодости мамы, но никогда не говорила об ее первом учителе. Конечно, у мамы множество друзей. Надя не могла бы уверенно перечислить театры, в которых играла мама. А ведь в каждом, наверно, найдется актриса или актер, с которыми она дружила. Правда, учитель — куда больше, чем обыкновенный друг. Но не странно ли, что и у папы с Надей ни разу не заходила речь о Цветухине?

— Папа его знал? — спросила Надя осторожным голоском.

— Само собой! — негромко воскликнула Анна Тихоновна. — Они как-то даже поссорились.

— Поссорились?

— Папе не понравилось, как он играл.

— Он плохо играл?

— Такого не могло быть! — с решимостью ответила мать. — Я тогда была ребенком и знаю о приключении со слов Егора Павлыча. Он смеялся, рассказывая.