Читать интересную книгу Костер - Константин Федин

— Взятьем, отец, не возьмешь. Передохни!

Нырков, приглядывавший за ним, подошел, тронул его за локоть.

— Не такие ваши года, Александр Владимирович. Ступайте-ка на бревнышко.

По неожиданной участливости Тимофея Пастухов понял, что, наверно, изменился с лица. В ту же секунду голову его овеяло странной прохладой, и он увидал, что ели в лесу быстро меняются друг с другом местами, перебегая и клонясь.

Тимофей свел его с бугра, усадил. Он не противился. С закрытыми глазами он сидел на лесине, где раньше, покуривая, отдыхали рабочие. Женщины перестали кидать землю. Что они смотрят на него и что Нырков стоит подле — он знал, хотя и не успел увидеть. Ему точно бы подсказали, что за ним следят. Спустя недолго ему захотелось проверить — следят ли? Он приоткрыл глаза. Опять перед ним развернулся лес. Деревья все еще делали перебежки, но плавнее, чем прежде. В их кружении было что-то привлекательное, и он чувствовал бы себя уже лучше, если бы не начинало томить, как перед тошнотой.

— Молоко! — вспомнил он брезгливо.

Вдруг явилась ясная мысль, что ему нельзя больше здесь оставаться, что он осрамился и сидит на посмешище людям, на позор и свое несчастье. Он поднялся. Перемогая неуверенность, слабым шагом пошел, не слушая голосов, которые останавливали его. Он слышал только, что за ним следом тащится дядькой Нырков. Он боялся, как бы не прорвалось желание крикнуть ненавистно, чтобы тот отстал: почва под ногами зыбилась, упадешь — кто поможет встать? В дом он входил, держась, за что попало неверными руками. Холод встряхивал его тело. Он все-таки взобрался кое-как к себе наверх.

Юленька, догнав его, ахнула. Вся ее речистость исчезла. Зато жаром полыхнуло от ее рук, с женской отдачей проявивших и уменье помочь, и складность. Раздев, уложив мужа, она побежала готовить грелку и расспрашивать Ныркова — как же все случилось.

Тимофей рапортовал с подробностями и, само собой, приврал, что кабы не он — вряд ли доплелся бы Александр Владимирович до дому, так бы и лежал плашмя, покуда его не унесли бы.

Задачей, не терпящей ни минуты, было — решить, куда, за каким доктором посылать? Юлия Павловна перебирала в уме свои «за» и «против» знаменитых и не знаменитых врачей, когда Нырков отскочил от входной двери и потом напуганно попятился: в кухню ступил командир Красной Армии.

— Дома кто из хозяев?

Испуг Ныркова мгновенно передался Юлии Павловне, и он был еще сильнее, потому что влился в слово, грозно мелькнувшее в голове. Словом этим был «кадиллак»! Но это был не измеримый временем миг, как мигом была сразу пойманная и узнанная примета вошедшего: под козырьком военной фуражки блеснуло пенсне. Кто еще спустя почти четверть века после революции носил пенсне?

— Леонтий Васильевич! — рванулась Юлия Павловна. — Сердце сердцу весть дает! Я только что, сию, сию минуту думаю о вас, милый вы человек! — Она распахнула для объятия руки: в одной — грелка, в другой — чайник с горячей водой. — Вы просто спаситель. Слушайте, слушайте скорее, что с моим Шуриком.

Тревога ее, до сих пор замкнутая молчанием, нашла выход не в одних восклицаниях, но в полном пересказе слов Ныркова, не исключая его вранья. Нелидов слушал, нагнув голову, неподвижно глядя поверх пенсне в какую-то найденную на оконной занавеске точку, которая, вероятно, облегчала вникать в происшествие. Едва Юлия Павловна сказала, что Шурик лежал плашмя, как Нелидов перебросил взгляд на Ныркова, уже через стекла нацелился в его глаза и спросил внятно:

— Он упал?

Нырков, смекавший кое-что в знаках различия начсостава, по шпале на петлицах военврача знал, перед кем стоит.

— Как есть упал, товарищ майор, коли бы их не держать…

— Значит, не упал?

— Совсем они валилися… а я их таким манером вот все поддерживаю.

— Положили его или как?

— Не то чтобы, а на бревнышко. Они, как сказать, были к сидению неспособны, того гляди, повалятся, товарищ майор. А я, стало быть…

— Поднялся сам? — с нажимом и сурово спросил Нелидов. Нырков замялся:

— Как сказать…

— Идемте, идемте к нему! — нетерпеливо позвала Юлия Павловна.

— Вы что же это, дорогая моя, сами лечение назначили? — сказал Нелидов, легонько щелкнув пальцем по грелке.

— Леонтий Васильевич, у него же озноб! Я думаю — к ногам горячее…

— Гм-м, вот именно…

Нелидов пошел за нею, помедливая, с тем выразительным докторским спокойствием, с которого, собственно, и начинается всякое лечение. Он шел бы так к любому больному, по своему навыку, впитанному со временем кровью и плотью. На этот раз одного навыка оказывалось маловато, потому что предстояло врачевать не любого больного, но приятеля. Таких совпадений он не мог терпеть, считая человека-врача двуединством неделимым, а с приятелем всегда уж, по человечеству, натворишь чего-нибудь такого, что врачу вовсе не подобало бы. Он поэтому высказывал несколько больше спокойствия, нежели оно было ему присуще, — думал о нем, приуготовлял себя к встрече, и, как выяснилось, напрасно.

Юлия Павловна, не дыша, приоткрыла дверь в мужнину комнату, но отступила, пропуская вперед доктора, и приложила пальчики к вискам, означая этим, что не в силах превозмочь волненье.

Но доктор галантно показал, что войдет только после нее.

3

Пастухов с виду был бодрее, чем выходило по рассказу Юлии Павловны. Он чуть, что не был весел. Улыбнулся, хотел приподняться на локте, поздороваться, впрочем, сам же опять и откинулся на подушку, не успел Нелидов договорить, что, мол, «изволь-ка, батенька, лежать». Они глядели друг на друга — лекарь испытующе, больной с любопытством.

— Забрили? — подмигнул вдруг Пастухов озорно.

— Об этом после, — сказал Нелидов, подтягивая к постели стул и садясь. — Надо тебя послушать. Что это ты?..

Он взглянул на Юлию Павловну.

— Мне уйти, — понимающе сказала она, приподняла грелку, тихим голоском спросила: — Не надо?

— Подождем, — примирительно повел рукой доктор.

Юлия Павловна вышла на цыпочках и, пока бесшумно затворяла дверь, расслышала первый вопрос Нелидова: «На что сейчас жалуешься?» Это был лекарский канон, и, как всякий канон, он нес с собою струю надежды, что все пойдет правильным курсом. Порыв шторма пронесся. Юлия Павловна приходила в себя.

В ее комнате царил хаос, в котором она одна, поглощенная сборами в дорогу, видела порядок. Проверяя этот порядок новым и как бы рассерженным взглядом, она обдумывала, как ей поступить, если болезнь Александра Владимировича очень опасна; если только серьезна, но не опасна; если длительна или — наоборот — скоропреходяще; если он должен лежать или если ему можно немного прохаживаться. Каждая из возможностей требовала особой вариации готовившейся поездки. Не ускорит ли болезнь переезда к тетушке? Надолго ли его задержит? Мыслимо ли, чтоб от него пришлось отказаться? Испуг за мужа сменялся рассуждениями, и они были бы уже спокойны, когда бы само спокойствие не заключало в себе разочарования. Как будто жизни, устроенной трезвым умом, вдруг глупо помешали.

Осмотр больного, показалось Юлии Павловне, затянулся выше меры. Она решила пойти постучать. Нелидов громко крикнул: «Можно!»

По лицам обоих друзей она с одного взгляда поняла, что сейчас они переменят разговор, который вели наедине.

— Так вот, дорогая Юлия Павловна, — немного помолчав, сказал доктор. — Ничего такого тревожащего не нахожу. Перегрелся работничек наш сгоряча… Не рассчитал. Сосудистая система, понятно, не такая уж безукоризненная.

— Что я говорила! — воскликнула Юленька.

— М-да. Прилив крови. Обморочек… Не очень глубокий, по-видимому. Однако… Предупреждение все же…

— Видишь, Шурик!

— Со стороны сердца, насколько сейчас можно судить, не нахожу… Со стороны головы…

— Какое же лекарство, Леонтий Васильич?

— Не делать глупостей, — сказал он, упирая осуждающий взор в больного.

— Боже! Разве я не права была, Шурик?

— Я тут приготовил рецептик… Капсюльки будете давать. Три раза. Папаверин там и все такое. Рецептик я захвачу с собой в город — с обратной машиной лекарство вам доставят. А может, с ней приедет и врач. Постараюсь его залучить.

— Врач? — вся вдруг всколыхнулась Юленька. — Зачем же… врач, когда вы говорите…

— Не волнуйтесь, голубушка. Ничего такого нет, чтобы волноваться. Нервы, однако. Нервы. Голова. Не что-нибудь! Специалисту посмотреть необходимо. По нервной части то есть.

— Я понимаю. Я отлично понимаю! И я вам абсолютно верю, Леонтий Васильич, — все заметнее оживлялась Юленька. — Раз никаких опасений нет — слава богу! Надо непременно сделать все, все, как вы сказали… Я понимаю! Это просто чудо, что вы… Представь, Шурик, открывается дверь, и вдруг я слышу… Нет, это просто… Что делала бы я без вас? И вы еще берете на себя труд прислать невропатолога. Доставить лекарство! Ах, милый Леонтий Васильич! У Шурика такая слабость!